Звёздный

Дебют Рети

В астрологию молодой преподаватель математики и мастер спорта по шахматам Тоня Васильевна не верила. Верила она во «французскую защиту», в уверения тренера, что рано или поздно отберёт шахматную корону у Александры Костенюк, и в народное «что в рот полезло – то полезно». Мозгу нужно было думать, для продуктивной работы он должен получать углеводы, от которых Тоня Васильевна росла вширь и не пользовалась спросом. Впрочем, парни её мало волновали, гораздо больше волновало преимущество французской защиты над славянской. Вот и вышло, что в двадцать пять лет её любимым мужчиной был Рихард Рети, имевший подлость скончаться ровно за полтинник до рождения Тони Васильевны.
Уютный Тонин мир, состоявший из дробей и формул, тетрадки с этюдами и тарелки с пирожными, разнообразился дебютными находками, углублялся стратегическими замыслами и озарялся фантастическими комбинациями. Нет, не теми кружевными, что с почти открытой грудью и которые уже никто не носит, а с открытым началом и гамбитом.
Думаете, скучно? Фига с два. Жил себе человек, проблем не знал, кушал в удовольствие, думал в охотку. Не было печали, да черти накачали, вернее, планеты разыграли миттельшпиль, и та криворукая сволочь, что артритными пальцами набирала газету, тиснула объявление о турнире прямо рядом с рекламой салона астролога. «Предскажу судьбу! - гласил тёмно-синий квадратик со звёздным рисунком в виде шахматной ладьи. – Помогу составить партию! Идеальная совместимость, прогнозы долгосрочный и кратковременный!»
- Составить партию?! - в восторге повторила Тоня Васильевна.
Она быстро съела плитку чёрного шоколада, напялила чёрный пуловер под горлышко, с трудом влезла в чёрную юбку ниже колен, вспотела в автобусе и втиснулась в лифт в тот самый момент, когда Олег Войтенко как раз собирался нажать на кнопку восьмого этажа.
Тоня равнодушно смерила взглядом ослепительно-белый костюм Олега, кремовый галстук, песочные туфли и скромно отвернулась.
Олег посмотрел на чёрный Тонин гольф, охренел и прилип к нему светло-серыми глазами. Он дважды сглотнул и попытался отвернуться, но глаза непроизвольно вернулись в исходное положение.
Такой груды протеина ему ни разу не доводилось видеть в живом состоянии, только в разобранном виде на кухнях своих четырёх ресторанов. Там горы мяса были работой, здесь – Женщиной. Олег глубоко вдохнул и ослабил узел кремового галстука. Измождённые диетами вяленые воблы, с которыми он по обычаю своего окружения проводил время, даже рядом не стояли с этой торжествующей плотью кисти Рубенса, пышущей здоровьем и обещающей райские радости.
Тоня смотрела в кнопки лифта и складывала в уме трёхзначные числа.
Войтенко смотрел на Тоню и чувствовал себя хуже, чем в день окончания кулинарного техникума, в котором он учился по два года на каждом курсе и так всех задолбал, что при вручении ему диплома преподаватели дружно встали и стали хлопать. Поздравляли они Войтенко с окончанием мучений или себя с избавлением от Войтенки, осталось тайной, тревожившей его долгие годы. Восемь лет спустя Олегу случилось подвезти на "Хаммере" бывшего директора. Он хотел спросить о причине оваций и даже открыл рот, но вместо этого вдруг предложил поставить техникуму кондиционеры, отчего директор некрасиво прослезился.
Войтенко плохо спал по ночам, месяц назад разошёлся с шестой по счёту, тощей, наглой и вылизанной гражданской женой, «Хаммер» цвета домашнего желтка в его жизни был, а счастья не было.
Олег не знал, что счастья вообще не бывает, поэтому вздохнул, провёл рукой по блондинистому ёжику на голове и взял Тоню Васильевну за руку.
Белый король совершил неожиданный и парадоксальный манёвр: Крh8-g7!.
- Девушка, где вы брали сардельки с костями? – игриво спросил он и поцеловал её пальцы c останками синего лаку на обкусанных в раздумье ногтях.
Фигур в кабине лифта было только две, но зато какие!
Тоня покраснела и выдернула руку.
- Что за странные вопросы? – надменно спросила она, измерив Войтенка презрительным взглядом.
Чёрная пешка стремилась стать ферзём: h5-h4.
Войтенко не был бы Войненком, если бы так просто сдавался. Недаром он из года в год упорно долбил кулинарный техникум до самого выпускного. Он восхищённо присвистнул и обхватил Тонины телеса длинными руками, в результате чего уверенно двигался в квадрат: Крg7-f6 Крa6-b6.
- Какая ты красавица, - сказал Олег, словно тесто, сминая руками мягкое податливое тело. – Моя ты кровяная колбаса в перетяжечках… Я хочу от тебя детей. Каждый год по ребёнку. Только выйдет один – мы сразу заселим следующего. И не смей худеть!
Многовековой опыт показывает, что игрок, занявший и контролирующий центр, имеет ощутимое позиционное преимущество. Оказавшись в совершенно непредвиденной и не поддающейся анализу ситуации, Тоня ужасно смутилась, и будущее ферзя обернулась миражом. Крf6-e5! Крb6-c6. Белый король попал в квадрат пешки и задержал её.
- Да я всю жизнь тебя искал, - продолжал атаку Войтенко, зажимая Тоню Васильевну в угол и массажируя ей ягодицы. Крe5-f4: – Ты мой тортик фруктовый трёхъярусный… Я готов тебя есть круглосуточно…
- Я буду кричать, - Тоня попыталась перейти в защиту, но угол лифта исключал любое позиционное маневрирование.
- Мы будем кричать вместе, - твёрдо сказал Войтенко и задрал на Тоне пуловер.
Король в эндшпиле - фигура активная. Угрозы мата Войтенко не опасался, отказов встречать не привык, воспитан был скверно, вот и вёл себя распущенно. Обескураженная Тоня Васильевна ни разу в жизни не имела практикума в качестве объекта сексуальных домогательств, поэтому быстро сдала все позиции и просто тяжело дышала. Извечный страх перед самым первым самцом побледнел, сквозь него проступила новая эмоция… Оригинальный дебют, стратегия и тактика Войтенки пробудили в Тоне странное чувство, сродни лёгкому голоду. В голове мелькнула сладкая мысль о миндале в шоколаде, Тоня потянулась к Олегу губами и глубоко вздохнула полной грудью.
Застёжка лифчика лопнула с оглушительным треском, полетела в сторону, врезалась в стену и рикошетом ударила в кнопочную панель.
Планеты разыграли заключительную стадию партии, и лифт застрял.

Притворимся, что нам стыдно, и покинем кабину лифта. Пусть окончат этюд при треске любовной сальной свечки.

Да. Хотите - верьте, хотите – нет, но они женились и были счастливы.

Писатель-реалист.

(с) Мари Пяткина
http://www.neogranka.com/forum/showthread.php?t=13669" onclick="window.open(this.href);return false;

Не ломай мои игрушки

С волосами всё оказалось проще простого - они приклеились сразу Только вот, расчешутся ли? Наверное, куклу придётся остричь, как остригли саму Лёку в прошлом году, когда она принесла из школы «квартирантов». Девочка вытерла мокрые щёки рукавом свитера и со всей силы прижала кукольную руку. Подержала с минуту, отпустила – рука держалась. Старательно морщась и, даже высунув язык от усердия, Лёка заштопала игрушечное платье, а на месте вырванного клока прилепила кусочек синего кружева с маминой старой блузки, сложив его наподобие банта. Интересно, пойдёт ли кукле стрижка? Покамест можно повязать косынку.
В дверь тоскливо и страшно скреблись.
Лёка испуганно вздрогнула и чуть не выронила с трудом исправленную куклу.
Мишке-коале пришлось гораздо хуже. Из распоротого брюшка во все стороны торчали белые сопли силикона, одна лапка была совсем оторвана, а мелкие непонятные штучки, которые так здорово перекатывались в целой игрушке, теперь россыпью лежали по всей комнате. Ну что ж, придётся обойтись без них. Главное, подобрать подходящие по цвету нитки. Лёка стала запихивать силикон в медведя и, не удержавшись, снова заплакала. Не уберегла она коалу. Сама виновата - нужно было посадить мишку на самую высокую книжную полку, ведь коалы любят сидеть где-нибудь повыше. Кстати…
Любимый сборник сказок с глянцевыми картинками Лёка долго клеила бумажным клеем и скотчем, собирая по кусочкам. Вот изжёванная, навеки погибшая принцесса: никто не спасёт её поцелуем. А у Карлика Носа больше нет, и никогда не будет носа, да и всей головы с таким смешным, забавным личиком.
Лёка настороженно прислушалась к шуму за плотно закрытой дверью.
Маленькую радужную тряпочку, которая раньше была весёлым мячиком, придётся выкинуть, починить его не сможет даже папа.
Напоследок - самое неприятное.
Девочка порылась в портфеле, выдрала пару листов из тетрадки с черновиками, и, брезгливо морщась, аккуратно накрыла сверху, подгребла с боков и подняла с пушистого коврика возле кровати большую кучу собачьего дерьма с непереваренной жёлтой кукурузой. На вытянутых руках Лёка понесла находку в туалет, отвернувшись в сторону. Она толкнула дверь худеньким плечиком и тщательно прикрыла её за собою попой.
Здоровенный годовалый сенбернар вскочил при виде девочки, и, царапая линолеум, завилял пушистой метлой хвоста.
Лёка прекрасно знала, что он подлизывается, но оставила собачье приветствие без внимания, не потому, что сердилась, а потому, что иначе поступить было просто нельзя. Попробуй только покажи ему, что любишь – на голову вылезет, и, даже, пожалуй, с ног собьёт.
Девочка избавилась от малоприятной ноши, вымыла руки и вернулась в комнату, старательно не глядя на пса. Она взяла красный фломастер и написала круглыми, каждая с белой точкой блеска, мультяшными буквами:
«Дорогие папа и мама! Пожалуйста, не пускайте собаку в мою комнату. Я никогда её не хотела, я хотела братика!»
Потом подумала и добавила внизу:
«П.С. Еле починила поломанные игрушки, и то не все. Лёка»

(с) Мари Пяткина
http://www.neogranka.com/forum/showthread.php?t=15283" onclick="window.open(this.href);return false;

Кхе-кхе

Кхе-кхе застыл в задумчивости, уперев глупый взгляд куда-то вверх. Он смотрел на ватные облака, разукрашенные в розовое лучами заходящего солнца. Неспешно ползущие по небу, они, будто старые мудрые овцы, которым пришло время уходить в страну далёкого солнца, навевали тоску. Бешеной собакой вгрызалась в его душу печаль, и как ни старался Кхе-кхе, избавиться от неё он не мог.

В этот вечер его посещали очень необычные мысли. Настолько необычные, что, казалось, совсем не принадлежали Кхе-кхе. Будто Тот, скрытый облаками, которому не всё равно, что-то напутал, и наградил Кхе-кхе чужими мыслями. Наверняка они принадлежали кому-то очень умному, так как многое он понимал с трудом, или не понимал вовсе. «Как, должно быть, сейчас удивляется этот кто-то, получив взамен своих умных, мои, глупые мысли?!» - думал Кхе-кхе, и улыбался, отчего собака печали в его душе немного ослабляла хватку.

Лёгкий ветерок ласкал Кхе-кхе, приносил нежный запах пшеницы с полей, который проворно вползал в ноздри, терпким ароматом проникал в самое нутро, и ни за что больше не хотел уходить. Впервые за всю жизнь, Кхе-кхе понял, что счастлив. Уже не имеет значения, что было, и что будет, есть только здесь и сейчас - и безграничное счастье! Без всяких «НО» и «ПОЧЕМУ», просто счастье, и всё! И, что самое удивительное, так было всегда, просто нужно было отыскать это здесь и сейчас.

Эта мысль настолько поразила Кхе-кхе, что он стал взволновано вышагивать по полю, разметая по земле ногами большие чёрные семечки, небрежно рассыпанные кучками. «Так что же это получается? Я всегда был здесь и сейчас, но вместо того, что бы просто быть счастливым, я это счастье искал? – Кхе-кхе остановился, и в который раз отметил странность и чужеродность своих мыслей. «Я всё время шёл к мифическому счастью, вместо того, что бы просто БЫТЬ здесь и сейчас? Какое-то, получается, путешествие из ниоткуда в никуда.»

Солнце окончательно скрылось за горизонтом, и вместо него на небе лампочкой зажглась игривая луна, прихватившая кусочек розовых облаков, бантом повисших на краю. Вслед за ней на небо повыскакивали звёздочки, доселе прятавшиеся в потаённых уголках вселенной, будто бы боявшиеся сгореть в лучах ослепительного солнца.

Кхе-кхе больше не мог следить за ходом собственных мыслей. Они стали слишком стремительны и непонятны. Последнее, что он смог осознать, было скорее ощущением, чем конкретной мыслью. Если бы ему удалось выразить это чувство в словах, то, наверное, получилось бы что-то вроде: «Здесь и сейчас. И времени больше НЕТ»

***

С первыми лучами солнца и криком Кхе-кхе в сарай вошел человек. В правой руке он держал большой топор с заляпанной деревянной ручкой. Схватив Кхе-кхе за шею, он потащил его во внутренний двор за домом. В этом месте Кхе-кхе был впервые. Человек остановился у трухлявого пня, покрытого глубокими ранами, и пятнами запёкшейся крови. «Деревья плачут кровью» - отрешённо констатировал Кхе-кхе, и это была его последняя мысль. Отсечённая топором голова осталась лежать на пне, а глупое тело дёргалось в предсмертных конвульсиях, источало запах страха и смерти, продолжая отчаянно цепляться за уходившую жизнь.

Лёгкий ветерок обдувал Кхе-кхе, доносил с полей терпкий запах пшеницы… И ВРЕМЕНИ БОЛЬШЕ НЕТ!

Конец.

[С] Mактуб

http://www.neogranka.com/forum/showthread.php?t=11584" onclick="window.open(this.href);return false;

Один из...

...Высокие детские голоса певчих словно заполняли пространство и, переплетаясь с низким густым распевом диакона и чуть хрипловатым старческим речитативом священника уносились ввысь, к куполу, где восседал на белом облаке Бог Отец в окружении ангелов.

... Да приидет царствие Твое...

Прихожане, старые, помоложе и совсем еще юные, следуя течению службы, как одно многорукое, многоголовое и многоглазое существо с общей душой, в едином порыве опускались на колени, крестились, подпевали и шептали слова знакомой молитвы.

Открывались и закрывались врата иконостаса, свечи чуть трещали, истекая воском, фимиам воскурялся, следуя звукам псалмов. Суровые лики святых смотрели на это со стен, а седобородый Бог Отец со своей вышины, казалось, даже наклонял голову в знак одобрения.

И только человек в порваных и заплатанных джинсах, линялой футболке и стоптаных кроссовках на босу ногу, одиноко стоявший в полуосвещенном приделе, не следовал общему движению. Грустью полны были его глубоко посаженные глаза, и скорбно сжаты были его тонкие губы.

Стоявший неподалёку грузный господин в хорошем чёрном костюме тройке, в очередной раз поднявшись с колен и крестясь, повернулся в сторону придела, где укрылся неизвестный, и укоризненно покачал головой. Нет, это совсем не дело так вести себя в столь священный день и час. Снова покачал головой и отвернулся к иконостасу, где как раз начиналось следующее, еще более трогательное и возвышенное действо.

...Хлеб наш насущный даждь нам днесь...

Человек еще раз оглядел пространство церкви и людей, наполнивших его, беззвучно, одними губами, прошептал что-то, чуть заметным движением руки начертал в воздухе небольшой крест и, повернувшись, направился к боковому выходу.

Скрипнула открываясь и закрываясь дверь, и всё стихло до нового всплеска певчих и новой молитвы.

И только мальчик лет пяти, которого впервые взяли в церковь на такую длинную и торжественную службу, ухватился крепче за мамину юбку: он увидел, как заплакали святые на стенах, а добрый дедушка в вышине повернулся к боковому выходу, будто пытаясь что-то сказать вослед уходящему.

...Назавтра, когда малыш поведал об увиденном своим родителям, они улыбнулись и посоветовали ему поменьше придумывать, а получше учить молитвы. Ведь он уже большой, и, скоро, будет совсем взрослым. А это – так непросто в наше трудное время.

...Он шёл по пустынным в этот час улицам города, дальше и дальше от храма. Серебряный перезвон колоколов и голоса певчих становились всё тише и тише, а воркование голубей, напротив, громче и громче. Человек достал из кармана горсть хлебных крошек и кинул их прямо в птичью толчею. А потом он раскинул руки, взмахнул ими, и взмыл вверх, туда, где с края белого облака на него смотрел седобородый всё понимающий старик...

09/19/10

© Славицкий Илья (Oldboy), 2010
http://www.neogranka.com/forum/showthread.php?t=14460" onclick="window.open(this.href);return false;

Не проходите мимо


- Дяденька, простите, пожалуйста, у вас не найдется тридцати семи рублей?

Зачем я назначил встречу у Мак-Доналдса? Знал же, что так и будет. То ли мои глаза отражают содержимое бумажника, то ли на лбу у меня написано отсутствующее желание подарить кому-нибудь деньги, да только попрошайки всех мастей проходу не дают постоянно. Хотя…

- А почему именно тридцать семь? Не сорок, не двадцать?

- Так молочный коктейль столько и стоит. Мне лишнего не надо.

Паренек смотрел на меня наивными глазами, улыбаясь доверчиво и слегка смущенно. Висящая как на пугале одежда, явно с чужого плеча – старшего брата, видимо. Возраст… впрочем, возраст я всегда определял с трудом. Этому было лет двенадцать или шестнадцать – кто его разберет? Мордашка детская, глаза… глаза старше, словно с другого лица.

- Коктейль любишь?

- Очень! – Мечтательная улыбка растеклась до ушей и поползла куда-то дальше. – Специально за ним приезжаю.

- А денег нет?

- Неа. – Все та же улыбка.

- Может, стоит попробовать заработать? Или продать что-нибудь? – кажется, я начинал веселиться.

- Продать? – Парнишка задумался, смешно сморщив нос. – Точно! Купите у меня что-нибудь!

Я невольно оглядел его с ног до головы и фыркнул. Даже вздумай я открыть магазин секонд-хэнд, вряд ли на такой одежде смог бы заработать что-нибудь, кроме искреннего хохота покупателей.

- Родной мой, что у тебя можно купить? Любимую куртку Гекльберри Финна?

- Нет, у меня нет такой куртки. – С сожалением произнес «продавец».

- Тогда что? – Весомо спросил я, собираясь уходить. Веселье исчезло. Зайду лучше куда-нибудь в кафешку, позвоню Вадику, пусть туда приходит.

- А купите у меня… - паренек понизил голос и округлил глаза, - бессмертие.

Опа! Хорошо, что не кирпич. Попрошайка-то романтик, оказывается.

- Бессмертие? За тридцать семь рублей?

- Думаете, дорого? – забеспокоился купец.

- Да нет, в самый раз, - хмыкнул я. – А сам как без него обойдешься?

- Не волнуйтесь, у меня его много! – улыбка снова уползла на затылок.

- Не сомневаюсь, - проворчал я, уже понимая, что денег я ему все-таки дам. Рука торжественно извлекла бумажник. – Слушай, вот тебе червонец, купи мороженого.

- Зачем мороженого? – растерялся парнишка. – Я коктейль хочу.

- А ты пробовал мороженое в рожке?

- Нет, не пробовал.

- Ну, так попробуй. Тебе понравится, поверь на слово.

- И вы хотите бессмертия за десять рублей?

Повторенная шутка – уже не шутка.

- Так бери. Ничего мне от тебя не надо.

- Да? Тогда, может быть, хотя бы долголетия?

- Я же сказал: так бери.

- Но это же неправильно…

Все-таки парнишка – профессионал. Высшей пробы. Мало того, что деньги выклянчил, так я еще и уговаривать должен взять их.

- Как знаешь. Либо бери, либо уходи.

Помедлив, парнишка протянул руку и взял деньги.

- Спасибо большое!

- Не за что, - буркнул я и перевел дух. Я был недоволен собой.

Через пять минут он вышел из двери ресторанчика с мороженым в руке - осторожно, кончиком языка слизывая вкуснятину. Расширившиеся глаза изливали высочайшее удовольствие. Я невольно улыбнулся, ощущая, как испортившееся было настроение резко поднимается к облакам.

Заметив меня, парнишка поднял вверх руку с мороженым и прокричал:

- Действительно, очень вкусно! Спасибо вам огромное! – …И стал таять в воздухе. Таять гораздо быстрее, чем его мороженое.

- И, знаете, - его голос уже доносился, словно издалека, - я все-таки… - и в этот момент он испарился полностью. Вместе с десертом и своей несуразной одеждой. Вместе со всеми мыслями в моей голове.

Я стоял с открытым ртом, пытаясь понять, что же произошло. Любое шевеление извилин давалось с немалым трудом.

Неужели? Правда? Чушь! Или… И что означали его последние слова?


(c) 7_korov

Соседка

Услышав звонок, Сергей неторопливо поднялся из кресла и, всунув ступни в разношенные тапки, прошлепал к входной двери. За дверью обнаружилась худая, нелепая женщина лет семидесяти, неопрятно одетая и непричесанная. Она непрерывно двигалась, будто приплясывая перед Сергеем, жилистые руки ее дергались в непонятных жестах, тонкие губы кривились и морщились.

Стоя в дверях, хозяин квартиры молча смотрел на старуху и ждал ее дальнейших действий. Не переставая приплясывать, женщина придвинулась ближе к Сергею и, жеманно складывая губы бантиком, спросила:
- А Николаич здесь живет?

Немного подумав, Сергей вздохнул и с неохотой ответил:
- Вообще-то я Сергей Николаевич. А Николаичем меня соседи зовут. А вы кто?
- И я соседка, и я! - живо ответила старуха, - На третий этаж заселилась, прямо над вами. Купила квартирку. Вот были денежки и купила.
- Ну, купили и ладно. Я-то зачем нужен?
- Так ремонт делать. Трубы текут, канализация не работает, горячей воды нет.. И унитаз разбитый.
- А я что вам, ремонтник, строитель? Нанимайте слесарей, они вам все сделают.
- Не-ет, мне слесарей не надо. Они пьяницы, они ничего не сделают, только все пропьют. А про вас говорят, что золотые руки. И берете недорого.
- Ну нет, у меня своих дел полно. Некогда мне еще и у вас ремонт делать. Все, и слушать не хочу, разговор окончен!

На шум в прихожую из комнаты выглянула жена Сергея, Маша.

- Кто там, Сережа?
- Да вот, соседка новая пришла, ремонт просит сделать?
Маша шустро выскочила в прихожую и, оттеснив Сергея, принялась живо беседовать со старухой.

Раздосадованный Сергей вернулся в комнату и вновь опустился в кресло. Старуха ему откровенно не понравилась. Он не любил таких шебутных людей. Ведя размеренную, «правильную», по его мнению, жизнь, он всегда опасался фанатиков, запойных пьяниц и людей с «тараканами в голове». Они были непонятны его простому и незатейливому уму и он не знал, чего от них можно ожидать. По- крайней мере, не ждал ничего хорошего. Только неприятностей.

И они не заставили себя ждать.

Вернувшаяся в комнату жена сердито посопела минуты две перед началом «серьезного» разговора, а потом категорично заявила:
- Сережа! Надо ей сделать ремонт!
- С чего это? - удивленно воззрился на нее Сергей.
- С того. Она заплатит. Хорошо заплатит!
- Да плевать мне! Я ее уже терпеть не могу.
- А и не терпи. Она завтра уезжает на неделю, документы оформлять, а ключи нам оставляет. Ты ее и не увидишь. Сделаешь ремонтик по - быстрому и все. Денежки в кармане. А мне куртку надо к осени. И тебе ботинки.

Через неделю Сергей сдавал выполненную работу приехавшей соседке. Похлопав крышкой новенького унитаза, подергав пластиковые трубы и обжегшись кипятком из крана горячей воды, старуха принялась рассматривать товарные чеки и расчет, сделанный Сергеем. Сморщившись и сокрушенно тряся головой, она достала кошелек и молча расплатилась. Перед уходом Сергей, поколебавшись, предупредил:
- Я там бачок унитаза немного переделал. Кто такую конструкцию только придумал? Сейчас все отлично работает, я внутри грузик дополнительно подвесил.
Соседка сделала озабоченное лицо и бросилась спускать воду в унитазе. Несколько раз нажав на кнопку слива она вышла из туалета с таким же озабоченным и недовольным лицом.
- Ладно, пока вроде все в порядке, - пробормотала она, и добавила:
- Только, если что, я снова к вам приду.
- Ну конечно, - ответил Сергей.

Старуха появилась уже на следующий день.
- Николаич, а вы мне гардины не повесите? Я заплачу.
Сергей знал, как тяжело вешать гардины и шторы в их доме. Без хорошей стремянки и делать нечего. Ну как же, потолки три с лишним метра, не достанешь! Он взял из кладовки стремянку, дрель и, обреченно вздохнув, поволок все это хозяйство на третий этаж.

Пока он работал, соседка вертелась рядом и, постоянно приплясывая и жеманничая, рассказывала о себе.
- Я ведь педагогом в школе работала, физику преподавала. Вот на пенсии давно уже, да заболела. Онкология у меня. Операцию сделали, только к врачам часто надо ездить. Вот я и купила квартирку поближе к больнице...

Слушая ее, Сергей подумал о том, что старуха точно сумасшедшая. От их поселка в город езды на автобусе более часа и автобус тот...три раза в день. Тоже мне, поближе....

А старуха трещала и трещала неумолкая. Она то запевала песни, то пыталась станцевать что-то. У Сергея даже мелькнула мысль, - Уж не клеится ли старушка ко мне?, - но он с негодованием отбросил ужасные подозрения и, чтобы перевести разговор на другое, язвительно спросил:
- От вас ученики-то не уставали?
Соседка опять сложила сморщенные губы бантиком и слащаво пропела:
- Неет, они меня любиили...Я с ними в похооды ходила...

Старуху звали Дарьей Ивановной и Сергей в шутку задумался, какое прозвище дали старой училке ее ученики. Ничего путного, кроме «Плясунья» не придумывалось. По крайней мере «Дашенькой», ее точно не звали. Да и не похожа она была на педагога.
Помотав головой, чтобы придти в чувство и отбросить ненужные мысли, Сергей продолжил работу.


Всю неделю сверху слышался почти неумолкающий стук молотка. Маша, уставшая от этого стука, поднялась к соседке и обнаружила, что та самостоятельно готовится к холодам: оббила входную дверь каким-то тряпьем изнутри, оклеила клочками бумаги «под дерево» снаружи и увлеченно забивает гвозди в стену. На недоуменный вопрос Маши соседка с довольным видом ответила:
- Я попробовала и мне понравилось. Оказывается, это так интересно, гвозди заколачивать! Я теперь умею! А раз я такая способная, теперь все сама буду делать и не буду платить свои денежки всяким пьяницам.
Маша возмутилась и сказала, что ее Сережа вообще не пьет, да и не навязывался. На что Дарья Ивановна ответила:
- Да у твоего Сережки вообще руки из задницы растут. Понаделал мне тут! Каких-то грузов мне привесил в унитаз. Зачем это? Я все оторвала! Не дурее его люди придумывали!

Оскорбленная Маша торопливо вышла вон не сказав ни слова.

На другой день соседка позвонила в дверь и открывшему ей Сергею непреклонно заявила:
- Идите и исправьте свои недоделки!
- Какие еще недоделки? - спросил предупрежденный Машей Сергей.
- Вода-то в унитазе течет постоянно, не задерживается.
- Так я же там грузик поставил, чтобы не текла. Где он?
- Вырвала я ваш грузик. Ни к чему он. Это ваши проблемы, вы и исправляйте.
- Ну нет, это теперь ваши проблемы. Вы приняли работу, вода не текла, деньги заплатили, что вам еще? А за следующую работу- опять надо будет платить.

Разгневанная соседка повернулась и, прошипев что-то под нос, потащилась по лестнице к себе.

С этого момента Дарья Ивановна начала военные действия. Для начала она оповестила всех, желающих ее послушать соседок, о том, что Сергей никуда не годный мужик, без царя в голове и с кривыми руками. Ничего не смыслит в сантехнике, а еще лезет...И жена его, ему подстать. Тупая и необразованная особа. А кошка ихняя, та вообще...гадит везде, по лестнице в подъезде пройти нельзя, а уж запах.....И собака придурошная, лает круглые сутки без толку, лучше бы поросенка завели, хоть толк какой-нибудь был.
Соседки слушали, согласно кивали головами и мотали на ус. Им не было жаль соседку, не было жаль Сергея и его семью... Они были довольны. Ведь у них, кроме ежедневных телевизионных сериалов, появилось новое захватывающее развлечение- наблюдать за развитием склоки и, по возможности, раздувать и разжигать ее. Нет развлечения круче!

Неугомонная Дарья Ивановна выпросила у кого-то лопату и, раскопав под окном у подъезда участок земли размером два метра на два, густо насажала там прутиков смородины и малины. С садоводством она явно не дружила, а завышенная самооценка не позволяла спросить совета у знающих людей, которых вокруг было немало. Почти у каждого в поселке был сад или огород и уж в совете бы никто не отказал. Но старухе не нужны были советы. За попытку указать ей, что так густо кусты не сажают, добрейшая Анна Михайловна из соседнего подъезда была послана на три буквы и с позором изгнана, со словами:
- Пошла вон, шлюха старая!

Больше со странной соседкой никто связываться не стал. Каждый с ума сходит по своему.

После посадки саженцев у Дарьи Ивановны появилось новое развлечение. С соседней стройки она на самодельной тележке привезла полмешка кирпичных обломков и, кряхтя и охая, втащила тяжеленный груз на третий этаж, в свою квартиру. Сидя на балконе, она бдительно охраняла драгоценные посадки и, при приближении к ним кошек и собак, незамедлительно пуляла в нарушителей границы кирпичным обломком. Бедные кошки, не успев справить нужду и задрав хвосты, в ужасе удирали подальше от подъезда, где проживает такая страшная старуха.
Даже добродушный Стив, немецкий боксер Сергея, угрожающе рычал при виде соседки, но правда, очень негромко. Хозяин его всегда одергивал и шипел на него. Сергей вообще не разговаривал с соседкой и старался не смотреть в ее сторону. Ему было очень обидно за такую оценку его труда. Никто еще так не позорил Сергея в их поселке. Но он был неконфликтным, добрым человеком и поэтому просто молчал, не желая связываться с хамкой.

Соседи шушукались, искоса поглядывая на балкон третьего этажа, где, в ожидании жертвы, с кирпичом в руке сидела Дарья Ивановна. Все молчали.

Чтобы разрушить это молчание, старуха начала писать письма. Вернее, кляузы, так это называется. Она жаловалась на все и на всех. Требовала построить в поселке больницу, уволить главу сельской администрации, арестовать соседей, которые совершенно непочтительно относятся к ней, инвалиду и так далее. Однажды она сама ездила жаловаться в областную администрацию, но приехала оттуда ни с чем. Видимо, взаимопонимания не достигла. Говорили, что она писала письма Жириновскому и президенту, но осталась без ответа. Это привело ее к еще большей злобе и склочница на всех углах хаяла власть, соседей, погоду, цены и все остальное.

Однажды к Сергею с Машей на выходные приехали гости. Сын с женой и дочерью. Не зная про опасную соседку, они вышли из машины и не спеша пошли к подъезду. Внезапно, прямо перед ними об асфальт с силой ударилась половинка кирпича. Удар был такой силы, что кирпичная крошка, взлетев в воздух, осыпала их одежду. Оцепеневшие гости подняли головы и увидели странную старуху, сидящую на балконе третьего этажа с очередным кирпичом в руках. Сноха, которую звали Лидой, всплеснула руками и закричала:
- Женщина, вы что, с ума сошли? Вы что же это делаете?
- Пошла вон, идиотка! - послышалось ей в ответ. - Понаехали тут...

Сын Сергея, Володя, не долго думая, достал сотовый телефон и вызвал милицию. Выбежавший из дома Сергей пытался отговорить сына, но тот был непреклонен.
- Папа, ты представляешь, а если бы она попала? Ведь насмерть сразу бы! Я ее посажу!
Сергей только развел руками.
Приехавший наряд долго не мог достучаться до Дарьи Ивановны, но в конце концов, когда милиционеры пригрозили выломать дверь, она открыла. Открыла, чтобы обрушиться на стражей порядка с угрозами, жалобами и обвинениями.
- Вы чего ко мне приперлись? Я что, своих правов не знаю? Не имеете правов ко мне вламываться! Я вас самих всех пересажаю! Я в своей квартире...правов не имеете! Я инвалид, меня все обижают, все ругают! Только моя правда будет!

В конце концов заявление Володей написано, протокол был составлен и уставшие милиционеры увезли Дарью Ивановну в райцентр. Володя с Сергеем тоже съездили туда и вернулись повеселевшими.

А на следующий день на всех столбах и заборах вокруг дома были расклеены самодельные объявления о продаже квартиры. Дарья Ивановна собралась переезжать. Соседкам, читающим объявления, она объявила, что не намерена жить там, где ее не понимают и обижают.
- Куплю домик в деревне и буду жить одна. Ни одной сволочи рядом! Чтоб вы все провалились!

Сергей, прочитав объявление, зашел в магазин и купил бутылку хорошего вина. Придя домой, он поставил бутылку на стол и на недоуменный взгляд жены сказал:
- Праздновать будем!

Юджин Гебер
http://www.neogranka.com/forum/showthread.php?t=15014" onclick="window.open(this.href);return false;

Письмо в никуда.

"Потом я встретил тебя и в сердце стало много пустоты.
Ее можно было заполнить болью или тобой.
Так случилось, что вышло второе.
Тогда еще я не знал, что ты тоже превратишься в боль.
Я и понятия не имел, что любить – означает терять…"

© Евгений Ничипурук

Какое странное лето. Никогда ещё не было такого... Или я просто не замечал? Небо знает - оно чувствует меня, а я чувствую его. Оно грустит вместе со мной и прячет солнце, ведь солнцу всё равно, оно жжёт своей ненужной радостью всех, не спрашивая разрешения. Жжёт даже тех, кто потерял...
Какое тяжёлое небо. Лишь иногда, устав от перенапряжения и печали, расступится оно, пропуская лучи густого, как сгущённое молоко, солнечного света и рваной раной затянется снова.
Тяжёлое небо. Тяжелее бетона, тяжелее свинца... Его, кажется, не смог бы удержать сам Атлант, потерянный вместе с античностью в глубине тысячелетий. Это небо ему, в отличие от меня, совершенно чужое. С чёрной беспросветной пылью города и рваными облаками, дребезжащими от напора радиоволн десятков тысяч телефонов .
Тяжёлое небо. Разумное. Как океан с планеты Солярис. Оно читает мысли... А слышишь ли его ты?
Из этой комнаты никогда не видно Луны. Не помню, видел ли её раньше, когда ещё не жил тут. По сочащемуся сквозь сетку окна ветру угадывается скорое пришествие дождя. В очередной раз... Комары жмутся снаружи к сетке, рассчитывая попасть в безопасное тепло. Дождь скоро распугает их, и они разлетятся в разные стороны. А ещё кваканье... Этот неудержимый гвалт лягушачьих выкриков сливается в скрипучий вой, волнообразно затихающий и нарастающий вновь. Секундная стрелка медленно ползёт по синему циферблату наручных часов... Мне слышится её громкое тиканье. Стоит поднести их ближе к уху - тишина. Убираешь руку - и опять ежесекундно повторяющиеся звуки. А в воздухе неизвестно откуда появился запах горелой карамели...
Поздний вечер фиолетовым киселём давит снаружи на окна и прогибает их внутрь комнаты, повышая давление. Голова гудит и создаёт свои собственные шумы.

Чем больше город, тем меньше в нём людей... Бесконечные поиски себя и фрактальности для поддержания себя. Не может быть такого, чтобы никто не чувствовал того же, что и я, тогда и сейчас. А помощи и подобия себя - нет. Город пуст. Город пуст, бесполезно искать что-то тут, ни среди родных, ни среди знакомых. Лишь там, по ту сторону монитора, по ту сторону телефонного кабеля за тысячи километров отсюда попадаются люди, которые что-то знают... Знают обо мне больше, чем мои собственные родители. Мне плевать, поэтому я говорю им всё что знаю и чувствую, все мои мысли и догадки. Мне нечего бояться, ведь они такие же... В отличие от тех, кто рядом. И чем дальше - тем ближе и роднее. Парадокс.
Тоскливо... Тоскливо сидеть у окна и вспоминать. Я уже оставил все попытки забыть, это бесполезно. Так же бесполезно, как тушить пожар в торфяниках или антрацитовых шахтах, оставленных за отсутствием экономической прибыли... Огонь в глубинах пустой души. Это намного хуже, чем когда он снаружи. Самое страшное что его уже никак оттуда не вытравишь. А у души нет дна - оно прогорело и провалилось в черноту бесконечности, заполнить которую уже невозможно. Тяжело... Так же тяжело, как наблюдать мёртвого котёнка на дороге. Так же, как идти, не разбирая дороги, по шпалам, воняющим мазутом. Идти под проливным дождём - и не чувствовать его. Как лежать в полной темноте на диване и считать до тысячи четырёхсот сорока... Так же тяжело, как заставить себя через силу улыбнуться и сказать "привет" девушке, похожей на тебя, которая идёт навстречу по тротуару, когда я уставший возвращаюсь с работы, и наблюдать её высокомерно-холодное молчание в течение полутора секунд, пока она не исчезнет за моей спиной. Тяжело.
Чужая маленькая квартира, на которую я променял галдящих и вечно недовольных родственников, БэУшный ноутбук, гитара и Сони Эрикссон. Вот, пожалуй, и всё. И интернет... Эта злобная зловонная субстанция. Интернет - зло. Но он мой лучший друг хотя бы потому, что друзей у меня нет. А знаешь, я ведь на полном серьёзе считал, что именно ты, как никто другой, будешь моим лучшим другом. Другом, который будет знать обо мне всё - больше моих родителей и больше меня самого. Другом, с которым не страшно будет глупо шутить, и говорить то, что я на самом деле хочу сказать, не обдумывая десять раз последствия. Другом ,который будет действительно меня понимать...
Кажется, что жизнь не закончится никогда. Моя жизнь. Все умрут, все исчезнут. Даже ты. А я зачем-то останусь. Наверное для того, чтобы понять то, что я никогда не смогу понять, искать то, что никогда не найду и вспоминать то, что никогда не смогу вернуть. Если всё закончится, и закончится так же скоротечно, как сама жизнь, это будет слишком просто. А кому нужна простота? Когда всё просто и понятно, то нет боли и нет неопределённости, нет страданий и лишений. А тебе важно причинить как можно больше боли. Просто для того чтобы не было скучно...

Ну вот опять... Опять тяжёлые капли дождя царапают оконное стекло коготками, словно сотни маленьких голодных котят. Ручейки воды рисуют на окнах абстрактный бред. Скучный и унылый. Струи воды красиво текут лишь по лобовому стеклу отцовского "кроуна", когда спидометр зашкаливает за сто десять... А тут - медленно и вяло.

Я помню, с чего всё началось. Помню каждую нашу встречу, помню каждое слово, каждый жест и каждый шаг. Помню в мельчайших деталях... Твой взгляд, голос и теплоту рук. Как ты улыбалась... А что помнишь ты? Только имя? Имя очередного дурачка, опьяневшего от банальных приёмов НЛП, как ребёнок от конфет на Новый Год. Кажется ,я даже не страница в твоей жизни, а лишь абзац, второпях исписанный кривым почерком. Никогда не пойму, зачем я был тебе нужен...
Я помню, с чего всё началось, но не помню... чем всё закончилось. Ты оказалась слишком трусливой. Или высокомерной? Забавно... Но мне было страшно. Наверное, я ещё никогда и ничего так не боялся. Тогда, когда мы сидели на берегу и я впервые тебя обнял. Ты сказала, что у меня сильно бьётся сердце, а я ничего не чувствовал и не мог ни о чём думать. Я знал, что вот-вот... Что сейчас я тебя поцелую... Неловко и неуклюже, ведь я не умею... Но так делают все. А я не хотел как все, потому что слишком долго этого ждал. Я понимал, что после этого будет совсем другая жизнь. Другие ощущения и эмоции. И действительно... совсем другая жизнь.

В темноте еле-еле угадываются очертания потолка. Тысяча четыреста тридцать восемь, тысяча четыреста тридцать девять... Тысяча четыреста сорок... оттенков... холода. Хотя непонятно, что это - холод или жар. А мне холодно даже в редкие солнечно-жаркие дни. Холодно в мерзком душном автобусе у окна, когда солнце, издевательски посмеиваясь, жжёт своими лучами и заливает расплавленным золотом плечи и лицо. Холодно в горячей ванне. Холодно сидеть у костра.
Иногда в памяти всплывает то, что было до тебя. Слабые безынициативные попытки найти кого-то, неизменно заканчивающиеся нулевым результатом, так и не успев начаться. Девушки... Одна из них пытается поговорить со мной... косвенно. Но я не знаю, хочу этого или нет. Наверное, хочу... Мы с ней как люди, когда-то жившие вместе а потом разъехавшиеся по разные стороны земного шара и забывшие свой родной язык. Многое говорит она, но лучше не верить и продолжать игнорировать её дальше.
Жаль, что нет ничего постоянного. Всё кончается. И в девяносто девяти процентах случаев намного раньше, чем рассчитываешь. Искренность, дружба, любовь, семья - вовсе не ценность. Не нужно их создавать, поддерживать и стремиться к ним. Как же больно это осознавать... Душа отказывается во всё это верить, душа хочет любить. Но мозг давит её логикой и опытом. Сознание разрывается на атомы и элементарные частицы. Разрывается и тут же собирается в случайном порядке снова, рождая совершенно невероятные комбинации мыслей... Странно, наверное, но я хочу свою собственную семью. Я бы сказал, чересчур странно. Как выбить это из головы, скажи мне? Как перестать желать того, что давно изжило себя?
Она говорит, что ты совсем не знаешь меня. Странный человек... Но есть в ней что-то такое... Такое непонятное... Спасибо ей, что понимает меня. Я много ей рассказываю. Многое. Но не всё. Она ведь тоже исчезнет из моей жизни, причём в самое ближайшее время, поэтому зачем ей всё знать. Ей на три года больше, чем тебе, и я знаю её всего лишь три недели, но могу многое о ней рассказать. Она, в отличие от тебя, точно знает, чего хочет. Я тоже знаю. И мне всё равно, потому что у неё есть недостаток, который разом перечёркивает все её достоинства. Она - не ты. Вот и всё... Избавиться от него она не сможет при всём желании. Но она - другая, и это тоже в какой-то степени интересно. Представь, она терпеть не может апельсины и музыку, которую я слушаю. У неё есть своя жизнь, и я знаю точно, что я далеко не один в ней. Плевать. И она знает, что она не одна у меня.

Дождь, брызгая сквозь оконную сетку, оставляет стеклянные капли на подоконнике и столе, мерно поблёскивая в свете китайской настольной лампы. Приходится закрывать окно. Вечерний дождь постепенно перерастает в настоящий тропический ливень... Хочу на улицу, хочу гулять и промокнуть. Под дождь, холодный или тёплый. Не смогу отличить - разучился. Но не пойду... Вчера тоже был дождь, хотя и не такой сильный, и я пошёл гулять, после того как она ушла. Болит горло - простудился, наверное.

Тысяча четыреста тридцать восемь, тысяча четыреста тридцать девять, тысяча четыреста сорок... килобайт.... Чистого, концентрированного вранья. Полтора мегабайта переписки с никем и вникуда. Да, я помню, хотя убрал из своей жизни всё, что хоть как-то бы о тебе напоминало. Но безрезультатно.
Почему ты боишься? Неужели так страшно говорить с застрявшим в тебе человеком? Ты думаешь он нагрубит или повысит голос? Хотя, наверное, это не страх, а всего лишь презрение. Ты даже в интернет выходишь ранним утром, чтобы не застать там меня. Куда уж неприятнее...
Хочу назад. Хочу в зиму. Хочу сделать так, чтобы я никогда тебя не знал. Просто быть одному... там, в прошлом. Тогда находиться в одиночестве было не так страшно. А сейчас... сейчас это непереносимо. Наверное, наркотическая ломка выглядит именно так. Или я всё это придумал, для себя и всех остальных?
Я не понимаю, во что я превращаюсь, пытаясь её утолить, игнорируя афоризмы на этот счёт. Многие говорят, что это неплохо, что это так называемый "опыт"... Только скажи мне, зачем он нужен?
Девочки... Маленькие, глупенькие. С ними даже и поговорить-то не о чем. Маленькие, но считающие себя взрослыми (ну как же - одиннадцатиклассницы!) и опытными. Ха! Ведь у них было уже целых два или даже три мальчика. Неделя, две - это максимум, который я способен провести с каждой из них. Жутко надоедают... Скучно. Одна из них заявила, что нам, парням, нужно от них только одно, но при этом как-то забыла, что это самое "одно" - единственное, что она способна предложить. И больше ничего. И так не просто у большинства, а у подавляющего большинства. Пустая личность, пишущая с ошибками...
Всего несколько месяцев и ноутбук полон фотографий. Куча знакомых девушек и... усталость, смешанная с душевной пустотой, которой и без того слишком много. Я им не доверяю, и точно знаю, что они не доверяют мне. Опыт?

Бесполезно спрашивать, почему так происходит. Даже у тех, кто по ту сторону, за тысячу километров отсюда. Ведь ото всех получаешь один и тот же ответ. Неприятный, отвратительный ответ. Ответ бессилия и незнания... - "ТАК И ДОЛЖНО БЫТЬ".
Так и должно быть, слышишь? Так и должно... Тоска и грусть, тебя нет рядом - так и должно. Тебе плевать, кто я, что я чувствую и что со мной происходит. Плевать. Так и должно быть. А я... Я тебя люблю. Ведь так и должно быть?

© Альмагест
http://www.neogranka.com/forum/showthread.php?t=9630" onclick="window.open(this.href);return false;

Желтые бабочки

Праздник закончился. Гости разошлись, оставив на столе грязные тарелки, стаканы, блюдца, недоеденную половину торта с оплывшими разноцветными свечами и груду ярких коробочек и свертков на тумбочке в углу. Ну, посуда, это мамина забота, а Ростику предстояло самое приятное — распаковать и осмотреть подарки. Он сгреб свертки на диван и с удовольствием захрустел оберточной бумагой. Водяной пистолет, конечно, Женька притащил. Пластиковый, дешевый. Сломается через пару дней, у Ростика уже был такой. Робот-трансформер — это от Костика. Конструктор. Фонарик с ЛД-лампами. Радиоуправляемый пенопластовый самолетик без батареек. Детский фотоаппарат, если верить наклейке, «для подводных съемок». Толстый свитер из светло-голубого махера. Бабуля подсунула. Ей заняться нечем, вот и вяжет всем свитера... Мальчик застенчиво улыбнулся, бабушку он любил. Настольная игра. «Бинго», а Ростик хотел «Монополию». Зря не позвал Алекса Майера, у него родители богатые. Правда, сам Алекс зануда, отличник и ябеда, но ради хорошего подарка можно и потерпеть. Да Бог с ним, с Майером... о чем Ростик по-настоящему жалел, так это о том, что опять не набрался смелости пригласить на день рождения Лизу. То есть, почти набрался, но Лиза, как на беду, заболела. Она часто болела и пропускала школу. Тогда Ростик тосковал. Ему как будто не хватало чего-то неуловимого, как солнечный зайчик, который крошечной радугой дрожит на странице раскрытой тетрадки. Пользы от него никакой, а глазам — тепло. Нет, о любви мальчик не думал, он был для этого слишком маленьким. Просто щурился на Лизины рыжие косички и говорил себе: «Какая хорошая девочка. Вот бы с ней подружиться».
Так... а это что такое? От кого? Подарков оказалось больше, чем гостей, даже если посчитать бабушку с ее свитером. Что-то тяжелое, прямоугольное, холодное на ощупь. Мальчик нетерпеливо надорвал край золотой фольги и выдохнул от разочарования — книга! Скучно-то как... Разве что ужастики про монстров, хотя ему и монстры надоели. Ростик развернул книжку полностью. Нет, не ужастики. По обложке витыми готическими буквами струилась надпись - «Пряничный домик», а под ней красовался дворец с облитой шоколадом крышей и сосульками-леденцами на карнизах. Вроде бы «Пряничный домик» сказка не длинная, так что, наверное, сборник, но Ростик уже окончательно потерял интерес к книге, потому что к тыльной стороне обложки оказался скотчем приклеен диск с компьютерной игрой. Баловаться на компьютере мальчику разрешали, правда, с оговоркой, что перед этим он должен сделать уроки, но сегодня — его праздник, так что уроки подождут.
Ростик прошел в детскую, поворошил учебники на письменном столе. С неудовольствием вспомнил, что назавтра нужно выучить стихотворение и бормоча себе под нос «невеселая дорога... эй, садись ко мне дружок...», уселся перед раскрытым ноутом. Компьютер заурчал, проглатывая диск, веселенькая заставка на экране — кадр из мультфильма «Шрек» - сменилась картинкой того же самого дворца, что и на обложке сборника сказок.
«Добро пожаловать в игру «Пряничный домик», - пригласил компьютер и осведомился. - Кем ты хочешь быть, Гензелем или Гретель?» Не без труда вспомнив, кто из персонажей мальчик, а кто девочка, Ростик нажал на «Гензель». Зазвучала музыка, двери сказочного дворца приветливо распахнулись, и новоиспеченный Гензель вступил в виртуальный мир.
«Пряничный домик» оказался вовсе не домиком, а целым городом, и не только пряничным, но и шоколадно-вафельно-мармеладным. Обочины тротуаров блестели влажным заварным кремом, шоколадные зайцы и белочки резвились на марципановых лужайках, лимонадные фонтаны били прямо в усыпанное яркими сахарными звездочками небо. Сложенные из батончиков «Баунти» скамейки отливали нежно голубым. У Ростика заныло под ложечкой и во рту скопилась слюна. Он сбегал в гостиную и принес себе кусок торта на блюдце, поставил рядом с ноутом и снова углубился в игру. Теперь он мог не только видеть «пряничный город», но и ощущать на вкус.
Ростик бродил по улочкам, передвигая джойстиком свою фигурку, до удивления похожую на него самого — вертлявую и худенькую, с буйными черными вихрами, которые выбивались из-под синей бейсбольной кепочки. Точь в точь такую родители купили ему в начале лета. Игра оказалась онлайновая, населенная не компьютерными симулякрами, а реальными мальчиками и девочками. С ними можно было переговариваться, набирая текст реплики в правом верхнем углу, в специальной рамке, и возле головы фигурки в белом облачке высвечивался ответ. Ростик двигался осторожно, опасаясь наткнуться на какого-нибудь монстра, и с любопытством осматривался по сторонам. Но вдруг... кто это? Рыжие косички, солнечная челка на глаза, от мгновенного чувства узнавания у Ростика отчаянно заколотилось сердце.
- Привет! - он приблизился к девочке и, покраснев от смущения — как хорошо, что она не может увидеть — робко отстучал. - Лиза?
Тут же обругал себя: ну, как можно быть таким глупым. Конечно, это не она, мало ли, кого напоминает компьютерная картинка. Но фигурка на экране остановилась, словно замерла от неожиданности.
- Ростик? - и еще раз, с тремя восклицательными знаками. - Ростик!!!
- Лиза Ларина, из 35-й школы? Третий «б»?!
- Да! Да!!!
- Вот так встреча!
- Ага!
- Классная игра! А что здесь нужно делать?
«Как хорошо!», - ликовал Ростик. Он больше не чувствовал ни робости, ни стеснения, все получилось естественно и просто, как будто они в Лизой остановились поболтать на переменке.
Девочка приветливо поманила его рукой, увлекая вглубь переулка, и через пару шагов они очутились на набережной. Вдоль широкого променада горели леденцовые фонари, а внизу, по узкому вафельному руслу, перекатывался вязкий темно-малиновый поток. Сладко запахло клубничным сиропом. Это на кухне мама варила конфетюр.
- Смотри. Здесь можно зарабатывать таллеры и покупать одежду и мебель. Ты видел свою квартиру?
- Нет, а где? Я пока не разобрался.
- Тут каждому дают квартиру, ты можешь сам выбрать, потом покажу, как. Она пустая, ее надо самому обставить.
- Интересно...
- А еще можно переходить на другой уровень. Сейчас мы на первом, самом низком.
- А сколько их?
- Не знаю. Слышала только про второй — взрослый. У нас здесь в фонтанах мягкое мороженое, фанта и лимонад, а у них — шампанское и коньяк.
- Ой!
Ростик, конечно, знал, что детям нельзя пить алкоголь, но если шампанское виртуальное — то почему бы и нет? И мало ли что там еще, на «взрослом» уровне?
Для этого надо ловить желтых бабочек, - сказала Лиза. - За каждую бабочку получаешь повышение и сто таллеров впридачу.
- Но где они? - Ростик с недоумением огляделся. - Я до сих пор не видел ни одной.
- Желтые бабочки - очень редкие. Их мало, - прочел он Лизин ответ. - Но если встретишь — смотри, не упусти. Как увидишь, сразу вцепляйся — и не отпускай.

Стихотворение Ростик так и не выучил, более того, совсем про него забыл. Не вспомнил и вечером, ложась спать, потому что в мыслях крутилось совсем другое: сказочный городок, пряники и леденцы, обрывки разговора с Лизой и ее тонкие рыжие косички, которыми она так смешно встряхивала. Не в игре, в школе. Каждый раз, выходя к доске, девочка задорно вскидывала голову, словно хотела показать, что ей все нипочем. Косички подпрыгивали на плечах, а пушистая челка просеивала солнечный свет, окропляя золотыми брызгами первые парты... Как Ростик жалел, что сидит в третьем ряду!
Но ведь это та же самая Лиза. В голове у Ростика все смешалось. Мальчик заснул только после полуночи, но и во сне его пальцы продолжали дергаться, словно надавливая на кнопки джойстика.


В «пряничном городе» можно было ходить в кафе и магазины, играть, соревноваться, покупать и продавать. Постепенно Ростик научился зарабатывать таллеры: варил мармелад на кондитерской фабрике, строил дом из брусочков пастилы, вскапывал клумбы в городском парке. Он трудился в поте лица, до судорог в среднем и указательном пальцах, уставших от однообразных, точных движений.
Лиза все время была рядом с ним, помогала, объясняла. На первую зарплату Ростик купил ей огромный букет красных марципановых роз.
- Ростик, ты уроки сделал?
- Бабуль, я отдохну немного. Мне только слова переписать в словарик... И природоведение. Я быстро.
- А по-математике? - продолжала наседать бабушка. - Ростислав, ты меня слышишь? Математика!
Он не слышал. Слабое чувство вины шевельнулось назойливым червячком и тут же сникло.
«Спасибо! Мои любимые цветы, - поблагодарила девочка и надкусила темно-зеленый стебелек. - Хочешь, Ростик?»
«Это — тебе», - ответил он великодушно и, вслепую пошарив рукой по столу, положил в рот сочный ломтик яблока. Мальчик каждый раз ставил рядом с компьютером тарелку с чем-нибудь вкусным. Впрочем, и без того, стоило на экране появиться знакомой заставке с дворцом, как на языке сама собой растекалась клейкая сладость.
«У меня осталось два таллера, - отстучал он, дивясь собственной смелости. В игре все гораздо проще, чем в жизни. - Давай потанцуем сегодня?»
Тонкая фигурка Лизы застыла с недоеденным букетом в протянутой руке. Ростик нетерпеливо поерзал на стуле и низко склонился к монитору, ожидая ответа. Сделает он уроки. Потом.
«Скоро праздник, - возразила девочка. - На балах и на праздниках можно танцевать бесплатно.»
У Ростика загорелись глаза. Праздник в «пряничном городе»! Бал!
Он предвкушал красивое и необычное зрелище, музыку, конфеты и конфетти, медленный танец с Лизой... вдвоем... в полутьме огромного зала, в окружении свечей и зеркал.
«Ух ты! Когда?»
«Через три недели.»
Ничего себе скоро! В виртуале три недели равны целой жизни. Но Ростик не хотел показаться навязчивым, если надо ждать — он будет ждать.
Как-то очень быстро в «пряничном домике» наступила зима. Листья из тонкого, прозрачного мармелада пожелтели и хрустящим печеньем осыпались с деревьев на марципановые газоны. Улицы городка укутались разноцветной сахарной ватой, сироп в реке замерз и превратился в клубничное мороженое, тротуары покрылись искристой корочкой карамели. Ростик и Лиза без устали катались на санках и коньках — вниз по горкам, по склонам, по залитой скользкой глазурью набережной. О желтых бабочках мальчик и думать забыл, да и в правду сказать, какие бабочки в мороз? Только иногда сквозь сладкое многоцветье, сквозь сказочную фееричность зимы проступало что-то другое, настоящее, темное, как подтаявший снег. Непредсказуемое и сложное, как будто все уровни разом вдруг становились видны, втиснутые друг в друга, подобно матрешкам.
Ростик купил себе дубленку за сто шестьдесят таллеров, теплую, на кроличьей подпушке, а Лиза связала ему длинный трехполосный шарф, который можно было обмотать три раза вокруг шеи, чтобы холодный ветер не задувал под воротник. В благодарность мальчик подарил ей красные руковички, которые очень шли к ее махеровой шапочке и шубке из серебристой чернобурки. Дети гуляли по фантастическому городу, впитывая краски, запахи и звуки: тягучее благоухание карамели, удушливый аромат зефира и халвы, апельсиновый пожар заката, легкое позвякивание каблуков по леденцовым мостовым.
Мир игры разворачивался перед ними — яркий, тревожный и манящий. Его не хотелось покидать, в нем хотелось жить всегда, исследовать, радоваться, созидать.
Ростик очень много играет на компьютере, - вторгались в гармоничную реальность жесткие, злые голоса. Резкий, визгливый — мамы и кудахчущий — бабушки. - Надо его как-то ограничить... совсем школу запустил.
Ест плохо, похудел, осунулся... Не дозовешься его... все время думает о чем-то своем...
Об этой игре дурацкой. Откуда она, вообще, взялась?
Кто-то из ребят подарил, на день рождения...
Не в игре дело, - взял слово папа. - Все игры одинаковые, стрелялки, догонялки, они все вредно действуют на психику. У Ростислава компьютерная зависимость. Я поставлю специальную программу...
Ростик нагнулся — мокрая челка, выбившись из-под шапки, упала ему на глаза — зачерпнул в ладонь сахарной ваты и скатал зеленый снежок.
«Мадам, защищайтесь! Вызываю вас на поединок.»
«Вот как? Вызов принят! Берегитесь, сэр!»
Не успел он распрямиться, как фиолетовым снежком ему снесло с головы шапку, скулу словно ошпарило кипятком.
«Ой, Ростик! Извини, - девочка подбежала и принялась руковичкой смахивать с его лица и волос острые кристаллики сахара. - Я не хотела.»
«Ерунда. Уже все прошло.»
Ростика беспокоили долетавшие из кухни обрывки разговора. Мама, папа, бабушка... они же ничего не понимают. Лезут в его жизнь, все время пытаются что-то запретить. Если их слушать и жить так, как они хотят — помрешь со скуки.
«Слушай, тебе предки тоже запрещают долго играть?»
«Не-а».
«Везет тебе».
«Ростик, догоняй!» - крикнула девочка и пустилась наутек, увязая по щиколотку в снегу. По сугробам, по разноцветным проталинам рассыпался ее серебристый смех...

Как ни странно, в школе они почти не разговаривали — им хватало прогулок по «пряничному городу» - только обменивались на уроках многозначительными взглядами. Но Ростик видел, что как только он входил в класс, Лизины глаза теплели, а лицо затуманивалось, окутываясь легким облачком тайны. «Мы знаем кое-что, чего не знают другие», - словно хотела она сказать, и мальчик благодарил ее чуть заметным кивком... и все. Не то, чтобы они что-то скрывали, а как будто копили силы, чтобы прийти домой, зашвырнуть в угол постылые ранцы, быстренько проглотить что-нибудь на кухне, под неодобрительное ворчание бабушек... и снова встретиться, по-настоящему. Болтать, играть в снежки, хохотать и резвиться до темноты, до первых фонарей, а потом брести, взявшись за руки, по уснувшему городу, сквозь печальный хоровод снежинок.

Ростик и не заметил, как пронеслись три недели. На покрытом сладким глянцем асфальте стали появляться черные проплешины. Днем с оттаявших деревьев капал кленовый сироп, такой приторный, что челюсти сводило и к горлу подкатывала тошнота. Но Лизе он почему-то нравился. Она останавливалась, запрокидывала голову и, крепко зажмурившись, высовывала язык... Липкая влага собиралась в трещинах и неровностях коры, стекала по веткам и срывалась вниз крупными сверкающими каплями.
«Ростик, ты не забыл про бал? - напомнила Лиза, довольно облизываясь. - Завтра, в шесть, форма одежды — парадная».
«Парадная — это как?»
«Строгий костюм, галстук-бабочка... Будет лучшее общество. У тебя есть таллеры? У меня много, могу одолжить».
При слове «бабочка» Ростик почему-то вздрогнул, словно пестрокрылое насекомое тонким хоботком кольнуло его в сердце.
«Да, есть, - ответил он быстро. - Сделаю, как надо. То есть, хотел сказать... я приду.»

Бальный зал выглядел, как в его мечтах: витые свечи в серебряных канделябрах, зеркальные полы и высокие зеркала на стенах, глубокие и позеленевшие от времени, вычурные тени танцующих и смутный, как шелест ветра, рокот голосов. Ростик даже подумал, а не угодил ли он на второй уровень, потому что мальчики щеголяли во фраках, а девочки — в вечерних платьях. Красивее всех была Лиза, в чем-то светло-голубом, воздушном, отороченным кружевами и мехом, очень похожая на фею из доброй сказки. Распущенные и перевитые стебельками хмеля волосы густым медом стекали по белым обнаженным плечам. В огромных зрачках томно переливались отблески свечей.
Вот только «Пряничный домик» - сказка не добрая. Или..? Ростик забыл все сказки на свете. Хотел сделать девочке комплимент, но язык словно присох к гортани, шуршал и трепыхался во рту, как осенний лист. Пальцы онемели.
«Мои друзья, - представила Лиза молодых людей, стоящих с бокалами в руках у задернутого тяжелыми гардинами окна. - Это Хосе, он живет в Уругвае. Пауль, из Германии. А это Джейк из Лондона».
Удивительная все-таки вещь — интернет. Ростик, вытаращив глаза, уставился на иностранцев.
«Хосе, Пауль, Джейк, это — Ростислав. Мой одноклассник».
Последнюю фразу девочка произнесла громко, и по залу поземкой зашелестело: «Ростислав, ее избранник».
Ерунда какая-то... Она ведь сказала «одноклассник»!
Англичанин церемонно поклонился, а немец отсалютовал Ростику бокалом. Уругваец, тощий, с неряшливой копной курчавых волос и грязными манжетами, никак не отреагировал. Только все качал и качал головой, будто китайский болванчик.
«Давно ли вы знакомы с Хозяйкой? - спросил Пауль, и прежде, чем Ростик успел ответить, прежде, чем он успел хотя бы сообразить, о ком речь, добавил. - Вы будете красивой парой. Когда же мы, наконец...»
Лиза схватила Ростика за руку и выволокла на середину зала. Музыка стихла, танцующие пары замерли. Мгновенное замешательство, и публика разразилась шквалом приветствий.
«Ура Хозяйке Пряничного Домика!» - кричали гости.
Хозяйка, значит. Не Гретель, дочка бедного дровосека, отважная и находчивая сестра Гензеля, а сама Хозяйка? От блеска зеркал, шарканья туфель по паркету, переглядывания и перешептывания, и тяжелого аромата дамских духов у мальчика все сильнее кружилась голова.
«Когда мы, наконец, потанцуем на вашей свадьбе?» - закончил вопрос Пауль и хитро подмигнул Ростику.
Свадьба? Какая свадьба? Ах, да, в игре... но все равно, так не годится, это нехорошая игра. Ведь Ростик еще маленький, и Лиза — маленькая. Им надо учиться в школе.
Если только он чего-то не забыл... Ростик, как в полусне, вспоминал последний звонок и первоклашек с маленькими колокольчиками, выпускной бал, и как танцевал с Лизой... Только тогда на ней были розовая плиссерованная юбка и кофточка с вышивкой на груди, а волосы девушка собрала на затылке в тугой огненный хвост и завязала узлом.
- Ростик! Ростислав! - встревоженно звал откуда-то мамин голос. Мама... он хотел рвануться навстречу, но ступни как будто вросли в пол и пустили корни. Рука судорожно шарила в воздухе, натыкаясь только на гладкий шелк платья и никак... ну, никак не могла нащупать кнопку «escapе».
- Все, хватит!
Яркий свет ударил ему в глаза. С горохотом захлопнулась крышка ноута.
- Целыми днями играешь, ничего по дому не делаешь, учебу забросил...
Ростик виновато опустил голову.
- Никаких игр, - резко сказала мама. - Больше не будет никаких игр. Отключаю тебе интернет, и пока не возьмешься за ум — за компьютер не сядешь! Когда исправишься, разрешу, но не больше получаса в день.
- Да, - произнес Ростик дрожащим голосом. - Хорошо.

Время тянулось, скучное и пресное, как пережеванная жвачка, и нечем было его заполнить. Мальчик уныло приходил домой, слонялся из угла в угол, бросая тоскливые взгляды на мертвый ноут, потом нехотя садился за уроки... но сосредоточиться не мог, ответы в задачках не сходились, стихи не запоминались, мысли блуждали незнамо где.
Прошла неделя. Ростик снова начал гулять, учиться, нахваливать бабушкины обеды. Десять дней. Получил в школе первую — за два месяца — четверку. «Пряничный домик» забывался, как кошмарный сон. Только иногда на мальчика вдруг накатывала странная, болезненная грусть, и тогда он садился к компьютеру, смахивал пылинки с клавиатуры, осторожно гладил крышку, но включить не решался.
Тринадцать дней. На перемене он подошел, наконец, к Лизе, извинился:
Больше не могу выходить в интернет. Предки не дают.
Девочка подняла на него изумленные глаза:
- Что?
Трехминутного разговора оказалось достаточно, чтобы выяснить: Лиза слыхом не слыхала ни о каком «Пряничном домике». У нее и компьютера-то дома нет.
Ростик был ошеломлен. Если так, то кто же она такая, таинственная Хозяйка? - не находил он себе покоя. Незнакомая девочка? Кто-то из его класса? Мальчик перебирал в памяти всех, кто мог над ним подшутить.
Или все-таки компьютерный симулякр?
Дома Ростик первым делом перерыл все вещи в детской и, наконец, извлек на свет сборник сказок. «Пряничный домик», увесистая книга с дворцом на обложке, при одном только взгляде на который мальчика захлестнуло сладкое отвращение. Кто мог ее подсунуть, может быть, на титульной странице есть дарственная надпись? На самой первой, с аннотацией и годом издания, или на последней, где оглавление?
Надписи Ростик не обнаружил, оглавления тоже. Он сидел на диване и листал книгу, сначала рассеянно пробегая глазами по строчкам, потом все внимательнее и внимательнее вчитываясь в текст. Никакой это не сборник, и сказка братьев Гримм тут ни при чем. «Пряничный домик» оказался мрачной фантасмагорией, запутанным лабиринтом авторских ходов, сюжетных линий, аллюзий, метафор. Все это странным образом переплеталось и действовало, подобно гипнозу. После двухчасового чтения Ростику стало плохо. По стенам плавали разноцветные пятна, в голове клубился черный туман.
Медленно, очень медленно мальчик встал и двинулся к письменному столу. Он забыл про отключенный модем. Забыл о том, что его испугало. Забыл о запретах мамы, папы и бабушки... И включил компьютер.
«Добро пожаловать в игру «Пряничный домик», - торжествующе засветился экран. - Добро пожаловать, Гензель!»
«Нет, не хочу, - затрепыхалась в сознании отчаянная мысль. - Не хочу туда!» - но призывно распахнулись ворота сказочного дворца, и Ростика затянуло в картинку.
Он брел по длинной, полутемной аллее, под руку с виртуальной Лизой, а над их головами низко смыкались заснеженные кроны старых лип. Было жарко, так жарко, что мальчик едва дышал. Горячий пот заливал глаза.
Почему не тает бутафорский снег? - удивлялся Ростик. - А, ну да, это ведь сахар. Сахар от жары не тает.
- Так, и от кого ты хотел скрыться? - спросила Лиза неожиданно низким, грудным голосом, и мальчик вздрогнул.
- Я... не хотел, - растерянно забормотал он. - Это родители...
Смешное словечко «предки» застряло у него в горле. Со знатной дамой не пристало говорить на детском жаргоне.
- Какие еще родители? - презрительно засмеялась женщина. - Мы на втором уровне. Ты думал это игра, Ростик? - она сильно и зло стиснула его руку, чуть повыше локтя. - Нет, милый, это — жизнь.

Когда в комнату вошла бабушка, она увидела внука сидящим перед раскрытым ноутом. Лицо мальчика застыло, взляд остекленел, пальцы бессильно лежали на клавиатуре. Компьютер уже переключился в режим stand-by, и на экране мерцала заставка: о стекло монитора билась, пытаясь вырваться на свободу, желтая бабочка.
Глупая желтая бабочка.

© Copyright: Джон Маверик, 2010
http://www.neogranka.com/forum/showthread.php?t=13959" onclick="window.open(this.href);return false;

Приблуда

Общий семейный приговор вынесла старшая дочь – Сонька. Замуж по
вредности характера и большим претензиям к женихам она так и не
вышла, и к тридцати годам превратилась в желчную
мужененавистницу. Этакая язва желудка, мужской кошмар во плоти.

- Приблуда. – сказала, как припечатала. Младшая дочь, Юля,
смешливая толстушка, одобрительно усмехнулась. Мать промолчала. Но
по ее угрюмому лицу было ясно, что невестка и ей не понравилась. А
что тут могло понравиться?! Единственный сын, опора и надежда,
сходил в армию, и привез оттуда жену. И у этой, так называемой жены,
ни отца с матерью, ни денег. Ничегошеньки. То ли в детдоме росла, то
ли по родне мыкалась. Ничего не известно. Толик отмалчивается, да
отшучивается, мол, не журись, мать, наживем свое богатство. Вот и
поговори с ним, с оболтусом. Кого привел в семью? Может, она воровка
какая, аферистка. Мало ли их сейчас развелось!

Варвара Никитична, с тех пор, как Приблуда в доме появилась, ни
одной ночи не спала. Вполглаза дремала. Все ждала какой-нибудь
каверзы от новоявленной родственницы: когда она по шкафам шарить
начнет. А дочери еще и подзуживают, мол, ты бы, мать, ценные вещи
по родне б попрятала. Мало ли чего! Шубы, там, золотишко. А то в одно
прекрасное утро проснемся, а барахлишко-то тю-тю! А уж Толику плешь
проели за месяц: кого в дом привел! Где твои глаза были? Ни кожи, ни
рожи!

Но делать нечего, жить надо. Стали жить и Приблуду на место ставить.
Дом богатый, огорода тридцать соток, три кабанчика в сажке, птицы –
так вообще не считано. Всю работу, хоть сутки пластайся, не
переработаешь. Но Приблуда не жаловалась. И полола, и у кабанчиков
управлялась, и готовила, и убиралась в доме. Старалась свекрови
угодить. Да только если не лежит материнское сердце, хоть ты золотом
выстелись, а все не так, все плохо будет. Нежеланной невестке она,
изнывая от досады, в первый же день сказала, как отрезала:

- Зови меня по имени-отчеству. Так лучше будет. Дочери у меня уже
есть, а ты, как ни старайся, роднее дочек не станешь.

С тех пор Приблуда ее Варварой Никитичной и величала. А сама мать
невестку никак не называла. Надо было что-то сделать или сказать. Так
и говорила: «Надо сделать». И все. Нечего потакать. Зато золовушки
нелюбой родственнице спуску не давали. Каждое лыко в строку
вставляли. Иной раз мать вынуждена была и придержать
расходившихся дочерей. Не потому, что жалела Приблуду, а потому
что порядок должен быть в доме, а не скандалы. Тем более девка-то
работящей оказалась. Хваталась за все. Не лодырька. Сама себе не
признаваясь, мать постепенно оттаивала.

Может, и наладилась бы жизнь со временем, да только Толик загулял.
Да и какой мужик выдержит, если ему с утра до ночи в два голоса
дудят: на ком женился, да на ком женился. А тут Сонька познакомила-
таки его с какой-то подружкой, ну и завертелось, закрутилось. Золовки
торжествовали победу: ну, теперь-то ненавистная Приблуда уберется.
Мать отмалчивалась, а Приблуда делала вид, что ничего не случилось,
только словно усохла вся, одни глазищи остались. Тоскливые. И вдруг,
как гром среди ясного неба, две новости: Приблуда ждет ребенка, а
Толик с ней разводится.

- Не бывать этому, - сказала мать Толику. Я тебе ее в жены не сватала.
Но раз женился, живи! Нечего кобелевать. Вон, отцом скоро будешь.
Порушишь семью, сгоню из дома и знать тебя не желаю. А Шурка здесь
жить будет.

Первый раз за все время мать назвала Приблуду по имени. Сестры
онемели. Толик взъерепенился, мол, я мужик, мне и решать. Только мать
руки в бока уперла и засмеялась: «Какой ты мужик?! Ты пока только -
брюки. Вот родишь ребенка, да вырастишь его, ума ему дашь, в люди
выведешь, вот тогда и мужиком называйся!»

Мать никогда за словом в карман не лазила. Но и Толик весь в матушку!
Если что задумал – все! Ушел из дома. А Шурка осталась. И через
положенное время родила девочку. И назвала ее Варюшкой. Мать
когда узнала, ничего не сказала. Но видно было, что ей это радостно.
Внешне в доме ничего не изменилось, только Толик забыл дорогу
домой. Обиделся. Мать, конечно, тоже переживала, но виду не
показывала. А внучку полюбила. Баловала ее, подарки покупала,
сладости. А вот Шурке, видно, так и не простила, что сына через нее
лишилась. Но никогда ни словом, ни половинкой не попрекнула ее.

Прошло десять лет. Сестры повыходили замуж, и в большом доме
остались они втроем: мать, Шурка и Варюшка. Толик завербовался и
уехал с новой женой на север. А к Шурке стал подбивать клинышки
один военный в отставке. Серьезный такой мужчина, постарше ее. Он
с женой разошелся, квартиру ей оставил, а сам в общежитии жил.
Работал, пенсию получал, словом, жених серьезный, положительный.
Шурке он тоже понравился, но куда она его привела бы? К свекрови?!
Объяснила ему все популярно, прощения попросила и выставила. А он
не будь дураком - на поклон к матери пришел. Так, мол, и так, Варвара
Никитична, люблю я Шуру, жить без нее не могу.

А у матери ни один мускул на лице не дрогнул.

- Любишь, -говорит, - ну что ж, сходитесь и живите.

Помолчала и добавила.

- По квартирам Варюшку таскать не дам. Здесь и живите. У меня.

И стали они жить все вместе. Соседи себе языки до мозолей стерли,
обсуждая, как чокнутая Никитична родного сына с дома согнала, а
Приблуду с хахалем – приняла. Не иначе опоила эта девка дуру
старую. Только ленивый не перемывал косточки Варваре Никитичне. А
она не обращала внимания на досужие разговоры, с соседками бесед
не вела, про молодых ничего не рассказывала, держалась гордо и
неприступно. Шурка родила Катюшку. И мать нарадоваться не могла на
своих ненаглядных внучек. Хотя, какая Катюшка ей внучка? Да никакая.
А вот поди ж ты!

Беда свалилась, как водится, неожиданно. Шурка тяжело заболела.
Муж сломался, одно время даже запил. А мать молча, без лишних слов,
сняла все деньги с книжки и повезла Шурку в Москву. Каких только
лекарств не выписывала, каким врачам не показывала. Не помогло.

Утром Шурке стало полегче, и она даже попросила у матери куриного
бульона. Обрадованная мать мигом зарубила курицу, ощипала,
отварила. А когда принесла готовый бульон, Шурка не смогла его есть
и в первый раз за все время заплакала. И мать, которую никто никогда
не видел плачущей, заплакала вместе с ней:

- Что ж ты, деточка, уходишь от меня, когда я тебя полюбила? Что ж
ты делаешь?

Потом успокоилась, утерла слезы и сказала:

- За детей не волнуйся, не пропадут.

И до самого конца больше уже слезы не проронила, сидела рядом,
держала Шуру за руку и тихонько гладила, гладила, словно прощения
просила за все, что между ними было.

Прошло еще десять лет. Варюшку выдавали замуж. Пришли Сонька с
Юлькой, постаревшие, попритихшие. Ни той, ни другой Бог детей не
дал. Собралась какая-никакая родня. И Толик приехал. С женой-то он к
тому времени разбежался. Попивал крепко. Как увидел, какой
красавицей стала Варюшка, обрадовался. Мол, не ожидал, что у него
такая замечательная дочь. А как услышал, что дочь-то папой чужого
мужчину называет, так помрачнел и к матери с претензиями, мол, ты во
всем виновата. Зачем чужого мужика в дом пустила, пусть убирается.
Нечего ему здесь делать. Я – отец.

Мать послушала и говорит:

- Нет, сын. Ты не отец. Как был смолоду штанами, так и не вырос из них
в мужика.

Сказала, как припечатала. Толик не вынес такого унижения, собрал
вещички и опять подался колесить по белу свету. Варюшка вышла
замуж, родила сына. И в честь приемного отца назвала его
Александром. А бабу Варю в прошлом году схоронили рядом с Шуркой.
Так они и лежат рядком: невестка и свекровь. А между ними несколько
лет назад проросла березка. Откуда взялась, непонятно. Никто
специально не сажал. Так, приблудилась ниоткуда. То ли прощальный
привет от Шурки. То ли последнее прости от матери.

(С) Нина РОЖЕНКО.
http://www.neogranka.com/forum/showthread.php?t=11148" onclick="window.open(this.href);return false;

Запоздавшее письмо

Дверь открылась и в кабинет заглянула секретарша. Выражение лица у неё было растерянное и озадаченное.
- Олег Борисович, там к вам посетитель.
- Наденька, какой может быть посетитель тридцать первого декабря? Я же просил меня не беспокоить. Можно хотя бы в такой день оградить меня…
- Я знаю, но там… - Наденька зашла, прикрыв за собой дверь. – Ну, этот…Дед Мороз. Говорит, срочно. Я подумала, в такой день, мало ли…
- Дед Мороз, говоришь? Странно. Наденька, а что там, по плану предпраздничных мероприятий, аниматоров разве заказывали?
- Нет, конечно. Обычный рабочий день до восемнадцати ноль-ноль. И никаких мероприятий.
- Странно. И чего он хочет? Ты ему объяснила, что не приёмный день?
- Конечно, но он очень настойчив. Я подумала, может, кто-то решил вас поздравить таким образом? Друзья, сотрудники, мало ли…
- Друзья? Не смеши меня. Сотрудники? Этот планктон? Да они меня все ненавидят. Они скорее бы киллера наняли, неблагодарные…
Секретарша пригладила юбку на коленях, поправила причёску и посмотрела жалобно.
- Олег Борисович, раз я уже зашла…можно мне немного раньше домой? Хоть на часик? Новый Год на носу, а у меня ещё даже оливье не готово.
- Вот и ты туда же. Да если я тебя отпущу, они меня ещё больше возненавидят. И тебя тоже. Да и есть же расписание, рабочий день и всё такое. Даже не думай. Ладно, давай сюда этого клоуна. Ох, не люблю я эти сюрпризы.
Наденька вышла, и сразу же в кабинет ввалился мужик в красном тулупе, валенках и ушанке. В одной руке он держал посох, а другой катил велосипед «Орлёнок». Приклеенная борода съехала немного набок, краска на щеках и носу размазалась и потекла, смешавшись с потом.
Дед Мороз прошёл по ковру, оставляя грязные мокрые следы, подошёл к столу, прислонил к нему велосипед, снял шапку с приклеенным к ней париком, вытер рукавом лоб, поправил бороду, и уперевшись обеими руками в стол, посмотрел пристально на Олега Борисовича.
- Олежка? – наконец разродился Дед Мороз, - Ну, и жара у вас тут. А почему ёлки в кабинете нет? Куда подарок ставить?
- Какой подарок? Вы вообще кто?
- Странные вопросы задаёшь, Олег. Неужели не видно, кто я? Так куда велик ставить?
От посетителя разило перегаром. Язык заплетался, да и взгляд выдавал конкретную нетрезвость.
- Мужчина…
- Стоп! Прости меня Олежка. Я же забыл! Поздравляю тебя с Новым Годом, желаю тебе хороших оценок, здоровья, мирного неба над головой и быть послушным мальчиком. А теперь расскажешь стишок дедушке? Только на стульчик встань, как положено. Порадуй старика.
Олег Борисович не любил сюрпризов. Он любил расписание дня, ясность, чёткость и понимание происходящее, малейшее отклонение от графика вызывало в его голове хаос. А этот шут совсем выбил из колеи. Но вызвать охрану было бы тоже некрасиво. Всё-таки Дед Мороз. Не поймут. Слухи пойдут.
- Мужчина, вы присядьте. Давайте всё по порядку.
- Олежка, мне тут с тобой рассиживаться некогда, таких как ты, у меня от Парижа до Камчатки, а к вечеру нужно трезвым быть. Детишек поздравлять, как-никак. Не дышать же на них перегаром.
- Да присядьте, на минуточку. Кресло подвиньте к столу.
Олег Борисович достал из тумбочки коньяк, две рюмки и коробку конфет. Вопросительно посмотрел на Деда Мороза. Тот замялся, сделал рукой замысловатый жест, закончившийся утвердительным кивком кисти руки, мол, наливай, так и быть.
Выпили за праздник, Дед Мороз достал из тулупа папиросу, закурил, развалившись в кресле.
- Ну, и? – Олег Борисович уставился на посетителя.
- А что «и»? Казус вышел. Да. Виноваты. Такое бывает. Редко, но случается. Затерялось письмецо, за стол завалилось.
- Какое письмецо?
- Твоё письмецо. Вот. – Дед протянул вырванный из тетради в клетку листок, старый, пожелтевший, сложенный вчетверо.
- Что это? – Олег Борисович развернул бумагу и его взору предстали детские каракули: « Дедушка Марос, падари мне виласепед арлёнок, тока чтоб с багажником и синего цвета, как у Петьки из 2А. Олег Синичкин. 7 лет.».
Он не помнил, чтобы писал такое письмо, но что вообще он помнил из детства? Кусочки, маленькие тусклые лоскутки воспоминаний, половина из которых застряла в голове со слов родителей. «А я помню, когда Олежке было пять, к нам гости пришли, и мы не досмотрели, так он рюмку со стола потянул, думал вода, и выпил. И весь вечер на кухне рисовал» - десятки раз рассказывала мама подобные истории знакомым, и это так засело у Олега в голове, что стало казаться, что он сам это помнит. Память стёрла детство, оставив лишь смутные картинки. Недотёрла. Но то, что у него никогда не было велосипеда, это он знал наверняка. Всё у родителей руки не доходили, так и не научился ездить.
Письмо казалось потусторонним, появившимся из иной реальности. Кусочек прошлого, выброшенный в сегодня машиной времени. И корявые детские буковки выглядели неестественными. Неужели, это я писал? – подумал Олег Борисович. Какой смешной почерк, и такие милые ошибки. Он попытался вспомнить себя в детстве, представить, как пацан со взъерошенными волосами старательно, высунув кончик языка, выводит письмо Деду Морозу, в надежде, что хотя бы он прочитает о мечте – новеньком синем велосипеде. Но, проснувшись раньше всех, обнаружил под ёлкой всего-навсего коробку цветных карандашей, набор солдатиков и пистолет с пистонами. Попытался вспомнить, но не смог. Этот образ оттеснял он сегодняшний – толстый лысеющий мужик, большой начальник в крупной компании, давно не веривший в чудеса, а в Деда Мороза особенно. Да и сейчас не верилось ни капли.
Это точно чей-то глупый розыгрыш.
- Удачная шутка, - развёл руками Олег Борисович, и налил ещё по рюмке. – А скажите, уважаемый, кто вас нанял? Просто интересно.
- Олежек, никто меня не нанимал. Я же объясняю – письмо завалилось за тумбочку. Знаешь, сколько писем приходит со всего мира? Миллионы! Хорошо, что вообще нашлось. Ну, счастья в Новом Году! – Дед Мороз влил в себя коньяк, занюхал рукавом, взял конфету. – Письмо я забираю. Для отчётности, так сказать.
Листок исчез в кармане тулупа.
- И вы – настоящий Дед Мороз?
- Самый, что ни на есть.
- А чего борода приклеенная?
- Потому, что надоела мне борода. Сбрил, а то вечно на ней сосульки висят. Вообще, тому, кто придумал, что я должен с бородой ходить, я бы с удовольствием навалял. Но поздно уже, нужно соответствовать образу, вот и приходится. Ну, что, Олежек, стишок расскажешь дедушке? Или песенку споёшь? Давай, милок, а то у меня со временем напряг.
- Да как-то неловко…
- Стеснительный, значит. Ну, ладно, давай тогда на посошок наливай, да и пойду я. Ты уж прости, подарок не шибко новый, такие сейчас и не выпускают. Еле нашёл, по блату. Чем богаты. И не синий, не нашёл я синий, но зато с багажником.
Выпили по третьей за сбычу мечт.
Дед Мороз поклонился в пояс, и, пятясь, вышел из кабинета, оставив Олега Борисовича один на один с подарком. Велосипед был не просто «не шибко новый», а выглядел так, словно он вообще никогда не был новым – гнутые спицы, сиденье испачкано засохшей масляной краской, провисшая ржавая цепь, на руле хромировка отвалилась кусками, оставив язвы разъеденного временем металла. Олег Борисович сел на велосипед, вцепившись в руль. Ему так захотелось прокатиться, хоть чуть-чуть, круг по кабинету, благо площадь позволяла. Но он не умел, да и машина не его масштаба. Маловата будет. Что уж говорить о том, чтобы пронестись на нём с ветерком по тропинке, ведущей через цветущий луг к реке с тенистыми ивами, или погонять по улочкам старого города, ныряя в подворотни, и отпустив руль, катить с поднятыми руками.
«Бред какой», - подумал Олег Борисович, - «интересно, кто это додумался так меня поздравить? Я даже чуть не поверил, что это моё письмо, а этот алкаш – Дед Мороз»
Часы показывали два часа дня. Ещё столько нужно успеть – просмотреть отчёты по концу года, подкорректировать доклад, проверить кое-какие графики. Но настроение было уже не рабочее. Олег Борисович поперекладывал бумаги, навёл порядок на столе, допил коньяк прямо из горлышка и вызвал к себе секретаршу.
- А знаете, Наденька, вы свободны. И остальным скажите – сегодня короткий рабочий день. Пусть все идут домой. С наступающим.
- Ой, спасибо вам!
Когда секретарша вышла, Олег Борисович подошёл к окну. С высоты двадцать третьего этажа город был как на ладони. Большой заснеженный предпраздничный город. Крыши старых домов напоминали панорамы из детских рождественских фильмов, в которых Санта Клаус вылезал из трубы, и спешил к следующему дымоходу,чтобы положить под ёлку очередному ребёнку подарок. И вдруг в пелене падающего снега он увидел летящую по небу тройку лошадей, запряжённую в сани, в которых сидел, размахивая бутафорским посохом, выпивший мужик со съехавшей на бок бородой. Заметив Олега Борисовича, он помахал ему рукой, едва не уронив рукавицу.

(C)goos

http://www.neogranka.com/forum/showthread.php?t=15453" onclick="window.open(this.href);return false;

Флаконыч
Он появился на привокзальном пятачке в один из дней поздней осени, когда теплое бабье лето в одночасье сменилось холодным ненастьем. Небо заволокло тучами, заморосил мелкий унылый дождь, и Аркаша, открывая утром киоск, даже выматерился в сердцах: ну, какой покупатель в такую погоду! Так и случилось: за полдня один сникерс продал какому-то шалому пацану. И все. Ленка из соседнего, парфюмерного киоска сегодня даже на работу не вышла. Не с кем словом перемолвиться.

Вот в эту-то гнусную тоскливую пору ошалевший от скуки Аркаша и увидел Флаконыча. ну, идет по площади какой-то нескладный мужик в драповом пальто в клеточку ( Аркаша был готов сам с собой побиться об заклад, что пальто - женское), в какой-то немыслимой шляпе, навроде цилиндра, что в фильмах про старину показывают. Худой, как смерть, обросший. Не сказать, чтоб бомж или синяк, хотя наряд еще тот! Но и на горячо любимого дедушку, выскочившего из дома внучатам булочку купить, тоже не тянет.

Мужик покрутился по пятачку, как-то беспомощно озираясь. "Потерял что ли чего", - подумал Аркаша, наблюдая за Клетчатым. На какой-то миг они встретились взглядами, и Аркаша болезненно сморщился: "Сейчас башли просить будет..." Сколько таких попрошаек он уже перевидал, молодых и старых, пьяных и трезвых, но с одинаково покорным собачьим выражением глаз.Он уже собрался грубо отшить бродяжку. "Что вам Аркаща, Брынцалов что ли?! Если всех попрошаек кормить, сам по миру пойдешь.!"

Приблизившись к киоску, бродяжка снял шляпу и отвесил Аркаше замысловатый поклон. Странная улыбка осветила на мгновение его лицо и тут же угасла.

- Позвольте, молодой человек, я присяду у вашего киоска? - неожиданно тонким, почти женским голосом сказал он, и опят ь лицо его сморщилось в попытке улыбнуться.

Аркаша открыл дверь и вышел на улицу, поигрывая литыми плечами:

- Ну, изобрази. Но смотри, блевать или гадить собрался - убью!
- Благодарю вас, - словно не обратив никакого внимания на явную Аркашину грубость, ответил странный тип и снова поклонился. - Позвольте представиться: Осип Филимоныч. - Он порылся в кармане пальто и достал облезлый полиэтиленовый пакет. Аркаша с возрастающим интересом наблюдал. Расстелив пакет на грязном мокром асфальте, новый Аркашин знакомец, кряхтя, уселся на пакет, старательно расправив его под собой. Такой же облезлый пакет, только размером поменьше, он положил перед собой и пристроил на него шляпу вниз донышком.
- Так, - хохотнул Аркаша, а ты, папаша, случаем не бывший член государственной думы?
- Зря вы, молодой человек, так, - виновато улыбнулся бродяжка, и Аркаша обратил внимание, как лихорадочно блестят его глубоко запавшие темные глаза.
"Припадочный, что ли", - подумал Аркаша, а вслух сказал:
- Ладно, Сигизмунд Лазаревич, сиди покуда, а там посмотрим.
- Осип Филимонович, - с вашего позволения, - пробормотал тип в клетчатом пальто и, съежившись, нахохлившись, застыл.
Но продрогший Аркаша уже не слышал и не слушал его. Он вернулся в киоск, выпил рюмочку коньяка для согрева и включил музыку.

К вечеру прояснилось, появились покупатели. Совершенно промокший бродяжка, все так же неподвижно, уронив голову на колени, сидел рядом с киоском. На дне мокрой раскисшей шляпы сиротливо голубела сотенная.
- Да, мужик, - посочувствовал Аркаша, выходя на воздух поразмяться, - ты бы балалайку что ли принес, глядишь, шустрее подавали. - Бродяжка не шевелился и никак не отреагировал на Аркашины слова.. - Эй, ты там живой? Слышь! Только жмурика мне еще не хватало! - он грубо тряхнул странного обладателя клетчатого пальто за плечо.
- Все в порядке, не беспокойтесь, - и опять тот же виноватый взгляд, - я сейчас уйду.
Он завозился, неуклюже поднимаясь, жалкий, промокший. Аркаша поморщился и, поковырявшись в кармане, протянул горемыке десятитысячную.
- Ну, что вы! - замахал он руками. - Нет, я не могу!
- Ну, ты даешь! - хохотнул Аркаша и, бросив купюру в раскисшую шляпу, вернулся в киоск.
Попрошайка долго еще возился, складывая кулечки, отряхиваясь. Подойдя к окошку, он несмело протянул Аркашины деньги и попросил:
- Мне бы флакончик, пожалуйста!
- Водки что ли? Так ты синячишь? - полюбопытствовал Аркаша, протягивая бутылку и отсчитывая сдачу.
- Нет, что вы, я не пью. Мне нельзя, - попрошайка помялся и продолжил, сын у меня, знаете ли, совсем больной. Ему... надо...

Он приходил к киоску каждый день, церемонно раскланиваясь с Аркашей, Леной и бабой Нюрой, торговавшей пирожками. Садился на асфальт и отрешенно замирал. Подавали не то чтобы плохо, но как-то неохотно. Однако каждый вечер, купив у Аркаши бутылку-флакончик водки, он уходил, чтобы наутро опять вернуться. Баба Нюра его жалела, угощала пирожками и по-свойски называла Филимонычем. Но с легкой Аркашиной руки скоро и она, и Лена стали называть его Флаконычем. Жил Флаконыч с сыном алкоголиком, который отбирал у отца пенсию, а иногда и поколачивал. Но Флаконыч не жаловался, на сына не обижался, а наоборот жалел его. И если баба Нюра в сердцах начинала ругать непутевого, мягко останавливал ее все с той же виноватой улыбкой.
Незаметно пришла зима. Но в жизни привокзального пятачка и его обитателей ничего не изменилось. Разве что Флаконыч поменял цилиндр на такую же облезлую, видавшие виды шапку из искусственного меха.

В тот день у Аркаши с утра было отвратительное настроение. После загульного дня рождения поскандалил с женой, приревновавшей его к подруге, болела голова с похмелья, во рту словно кошки ночевали. А тут еще снегу навалило, пришлось дорожки расчищать, чтоб к киоску подойти. Часов в девять вдруг проснулся привокзальный репродуктор, молчавший уже несколько месяцев. Поскрипел, похрипел, а потом затянул такую нудятину про проценты с кирпичей или кирпич с процентов, что Аркаша чуть не заплакал от злости. Пришлось выпить соточку. Кровь побежала быстрее, в голове прояснилось, и Аркаша, привалившись к стене, даже задремал, тем более, что в репродукторе кирпичи и проценты кончились и начался концерт по заявкам. Закрыв глаза, Аркаша лениво слушал, не вникая в смысл, какую-то бодрую песню. Зазвучала гитара, мягкий мужской голос под легкий перебор струн запел:

Это память опять от зари до зари
Беспокойно листает страницы,
И мне снятся всю ночь на снегу снегири
В белом инее красные птицы.

Снегирей Аркаша в жизни своей не видел, но так живо, так ярко вдруг представил стаю красногрудых, словно окровавленных птиц, на белом, дымящемся снегу.

Белый полдень стоит над Вороньей горой,
Где оглохла зима от обстрела,
Где на рваную землю, на снег голубой
Снегириная стая слетела.

Что-то в душе его вдруг дрогнуло, помягчело. "Надо же, - ухмыльнулся Аркаша, - как меня от песни разобрало. Или от водки?" Додумать эту возникшую мысль он не успел. Помешал Флаконыч. Замельтешил вдруг перед окном, руками машет. "Чего он там орет?" Аркаша приоткрыл окно, и радостно-возбужденная физиономия замаячила перед ним.

- Аркаша, ты слышишь, - он бестолково тыкал пальцем в сторону репродуктора, - про меня песня, про меня. Написал все-таки! Эх, надо же! - Флаконыч обхватил руками голову и застонал, заплакал. А над заснеженной вокзальной площадью звучало:
От переднего края раскаты гремят,
Похоронки доходят до тыла.
Под Вороньей горою погибших солдат
Снегириная стая накрыла.

-Это мой первый бой был, - утирая слезы возбужденно шептал Флаконыч, - а Мишка, он рядом со мной шел! Понимаешь! Воронья гора, я же ее, как сейчас вижу! Контузило меня тогда, понимаешь! Это меня снегири накрыли! Меня! Наша рота вся там полегла! А Мишка - он меня на себе тащил...
-Так ты что?, - презрительно усмехнулся Аркаша, - воевал что ли? Ты? Не бреши! - он почувствовал нарастающее раздражение. - Тоже мне, герой нашелся!

Флаконыч замер на полуслове, широко раскрыв глаза.
- Ты мне не веришь? Аркаша! Подожди! Я же не всегда такой был, - заторопился, зачастил Флаконыч. - Я же под Ленинградом... А Мишка - он стихи писал. Фамилию только не помню. Забыл. Он обещал стихи про меня написать!
- Стихи? Про тебя? Да про тебя только протокол в милиции можно написать! Ты, синяк несчастный! Бомжара! Флакон хренов! Родину защищал? Защитник! - Аркаша скрипнул зубами.- Может, ты и коммунизм строил? А? Чего ж ты теперь сидишь тут рубли сшибаешь? Настроили? Навоевали! Так ты солдат? Дырка от бублика ты, а не солдат! Это я солдат, а не ты, - уже не сдерживаясь, кричал Аркаша.- Это я в Афгане корячился! Это все вы... Все из-за вас! И убери отсюда свою поганую морду, а то я...- Аркаша захлопнул окно киоска и дрожащей рукой плеснул в стакан водки. Выпив, он вышел из киоска и бросил съежившемуся на своем месте Флаконычу:
- Вали отсюда! Чтобы ноги твоей здесь не было!

Флаконыч суетливо закивал головой, поднял шапку и, ссутулившись, побрел прочь. Остановился, улыбнулся своей виноватой улыбкой и, ни к кому не обращаясь, сказал:
- А фамилию Мишки я вспомнил. Дудин. Дудин его фамилия была.

Дома Аркашу не покидало какое-то щемящее болезненное чувство вины, словно он котенка прибил. Сын, высунув от старания кончик языка, писал сочинение.
- Слышь, сынок, а есть такой поэт Михаил Дудин?
- Кажется, есть. Ты в сборнике посмотри.
Аркаша взял толстый том, лежавший у сына на столе, и сразу же увидел в оглавлении знакомую фамилию. Машинально опустившись в кресло, он открыл нужную страницу и, уже не удивляясь ничему, прочитал:

Мне все снятся военной поры пустыри,
Где судьба нашей юности спета.
И летят снегири, и летят снегири
Через память мою до рассвета.

И жена, и сын давно уже спали. А Аркаша, закрывшись на кухне, пил, не пьянея, рюмку за рюмкой, читал вполголоса стихи про снегирей и плакал.

(С) Нина Роженко
1996г.
http://www.neogranka.com/forum/showthread.php?t=12238" onclick="window.open(this.href);return false;

Она
Она бежала навстречу дождю, бросавшему тяжелые серебристые брызги, словно пригоршни звонких монет, к ее ногам в летних туфлях. И сердце звенело им в такт и не могло остановиться. Она не была безупречно красива, но детская улыбка и медленный трепет светлых ресниц делали ее больше, чем музой: для меня она жила, как живет теплая тоскующая по любви песня. Она оставалась со мной терпким душистым июлем, бесконечностью распростертого неба, едва слышным горячим шепотом у самого виска и сладкой горечью цветущих садов - всегда летняя, наивная и непонятная до боли. Я не могла и не хотела ее терять, никогда не отдала бы ее ни миру, ни тому единственному, но она выбрала свой путь. Неразличимую, призрачную дорогу и ушла от меня так внезапно, что я даже не успела этого пережить.
Но пока она только танцевала, радуясь дождю и призывно раскидывая руки. И старый наивный медальон на ее груди еще хранил тепло и мерцание уходящего солнца. Стучали в пыли каблучки, и длинные рыжеватые волосы путались и льнули к ее загорелой спине в горячей тоске.
Ей нравилась «Лолита», она любила свои недоступные другим, странные сны и мечтала дописать Фрейда. На страницах классиков она черкала между строк мелко и неразборчиво свои собственные мысли, спорила, открывала, мечтала. Она часто говорила, что единственными ее друзьями были авторы этих книг, живущие за скромными безликими обложками герои и стая черных воронов у обрыва на самом ветру.
Я старалась догнать ее, чтобы хоть на миг очутиться с ней рядом в этом сумрачном мире фантазий, но всегда отставала ровно на полшага. Она доводила меня до угрюмого бешенства и отвращения, со странной брезгливостью повествуя о своих любовных историях. Она умела быть упрямой, ледяной и бессердечной. А я до сих пор виню себя лишь за то, что не всегда хотела ее любить.
Сколько жизней должно пройти, чтобы я забыла ее задумчивое, почти детское лицо в тени кленовых листьев у оврага? Сколько мне еще нужно увидеть зябко прижатых друг к другу коленей и травинок в тонких скрещенных пальцах? Может, я до сих пор ищу ту единственную, изобразившую многоопытный взгляд и назвавшую меня ребенком? Не знаю…
Мы шли очень долго. Мимо летящих машин и нелепостей городской архитектуры, и асфальт обжигал ступни сквозь тонкую подошву босоножек. Окраина города. Откос в дурманящей зеленой прохладе. Мы спустились по узкой, практически нехоженой тропинке в долгожданную тень. Далеко на воде скользили ослепительно-белые треугольники парусников. Я уютно устроилась в раскидистых ветвях дуба, мечтательно болтая ногами и вслушиваясь в мерный шум листьев над головой. Она нашла себе дерево побольше где-то позади меня.
- Знаешь, я вчера встретила хорошего парня. Мы проболтали до двенадцати…
Я перестала качать ногами, задержав дыхание и всматриваясь вдаль. Только сейчас я вдруг поняла, что дерево, на котором я сижу, далеко склоняется над обрывом и подо мной пустота.
- Ну и?..
Она пожала плечами.
- Обещал позвонить. Даже не приставал весь вечер. Он в пригороде живет. Надежный такой, обеспеченный… Просто пиво пили на берегу.
Я не поверила. У меня не было оснований ей доверять: слишком уж хорошо знала, как она ведет себя с мужчинами. Я скорее перевела взгляд на воду, от осознания зеленой бездны под ногами голова медленно кружилась. Эта странная то ли зависть, то ли тоска. Как много людей поступают так же: беззаботно и легко … Неужели в жизни все так просто: достаточно уютного уголка и несколько бутылок вина? Разве я - задумчивый пришелец с других планет, для которого осталась тайна и глубина там, где по умолчанию ее быть уже не должно, а не точно такая же блуждающая в толпе девчонка?
Я прижалась к шершавому стволу и слушала сквозь трепет листьев ее уже ставший далеким голос, думая о своем. Может, мое одиночество наивно и напрасно? И я, сопротивляясь окружающему, всего лишь строю из себя непризнанного гения. Вот они – жалкие людишки, а я выйду вся в белом… Но кто и что оно, это окружающее? Раскинутые надо мной ветви клена, стайка воробьев под окном, притаившийся за склоном сладкий малиновый закат? Почему в моем мире так мало людей? Не за что удержаться…
Как на этом откосе.
Мы уехали домой уже поздно. Я снова пыталась ее отнять, так отчаянно и почти безумно, наверно, в последний раз. В горячем, безудержном танце ласк и поцелуев, в слепой попытке не думать, не помнить, не знать… Последние, увядшие розовые лепестки осыпаются к моим босым ногам. Маленький Принц, потерявший свою планету…
Зачем так много, зачем так сложно? Вот звезды надо мной – они молчат. Безмолвна ее тень на подушке – последней искренней, так глубоко и мирно спящей. Едва коснусь губами ее теплых волос и в путь… Покороче юбку и каблуки повыше. Завтра в моей жизни людей станет больше. А сердце я, пожалуй, оставлю здесь, под звездами. Когда скользишь по откосу вниз, оно только вздрагивает лишний раз, мешая наслаждаться. Да и, в конце концов, там, куда я иду – зачем мне сердце?..


(с) Юлия Вереск

http://www.neogranka.com/forum/showthread.php?t=7661" onclick="window.open(this.href);return false;

Девятнадцать лет спустя
Густая пенка начала подниматься. Игорь дождался последнего момента перед закипанием – вскипевшему кофе место только в унитазе – и снял джезву с плиты. Постоял, ни о чём не думая, – ещё толком не проснулся, – снова поставил джезву на раскалённую поверхность и повторил процедуру: еле слышный гудяще-шелестящий звук, медленное взбухание пенки – всё!
Всё, кофе готов, день начинается. Неплохой, должно быть, день. Кофе, несомненно, удался, а это почти верный признак того, что и день не принесёт неприятностей.
Игорь знал толк в кофе и немного даже гордился тем, что никто не может сварить его лучше. Ни турок никакой, ни араб, ни армянин. Был, правда, один бармен родом из Львова, но он помер давно.
Гуща осела, можно переливать в чашку. Пусть ещё постоит чуток… Ну, вот, пора… первый глоток… люкс!… теперь сигарета… второй глоток… первая затяжка… суперлюкс!
Тут главное что? Главное – точная дозировка кофе и сахара, плюс несколько крупинок грубой соли, плюс хороший медный инструмент, плюс правильный режим плиты. И если всё так, то никакого песка не нужно. Лучше не придумаешь.
Правда, такого качества кофе получался у него только на одного. На двоих почему-то выходило заметно хуже. Души, что ли, половину только вкладывал?
Игорь сделал последний глоток и, сразу вслед, последнюю затяжку. Великолепно. Почти как одновременный оргазм.
Он проснулся окончательно и посмотрел в окно. Действительно, день обещал быть неплохим. Утро, во всяком случае, радовало. Солнце, разрозненные пёрышки облаков, юная зелень листвы. Тихо, тепло. Кажется, эта бесконечная осень, задержавшаяся на всю зиму и растянувшаяся ещё на половину весны, наконец-то сдохла. Аминь!
Пора на работу, без пяти десять уже.
Лестничная площадка немного сбила настроение: весь пол покрыт ровным слоем шелухи от семечек вперемешку с окурками. Игорь резко повернулся с соседской двери и длинно позвонил. Ну, глядите, предупреждали вас… Никто не открыл – соседи, люмпены чёртовы, видно, уже давно на работах своих быдлячьих, а дети их, подрастающие люмпены, в школе, наверное. А скорее – шляются где-нибудь по улицам, имбецилы. Ладно, вечером…
Лифт, как всегда, настроения тоже не улучшил. В общем, всё довольно быстро пришло почти на круги своя. Почти – потому что сверкание машины, помытой с вечера, порадовало глаз и вернуло ощущение хорошего дня.
Поехали.
Движение в сторону центра, естественно, было плотным, приходилось даже надолго останавливаться, но по этому поводу Игорь не переживал. До работы доберётся к двенадцати, зато проторчит там часов до десяти вечера. Времени на всё хватит – и состояние тихого ужаса у подчинённых поддержать, и по-настоящему поработать после шести. Он – сова, встаёт поздно, для него полдень – ещё утро, зато полночь – ещё не ночь. С женой вон из-за этого видится практически только по выходным, и то ничего, привыкли оба. Не говоря уж о сыне.
А пробка – дело житейское, нам не подвластное, чего дёргаться-то зря? Лучше подумать о чём-нибудь полезном. А ещё лучше – о приятном.
О полезном Игорь решил пока не думать – план на день в целом ясен, не стоит голову забивать. Если что неординарное – позвонят. Пока же телефон молчит, и очень хорошо.
Значит, о приятном.
Погодка, значит, радостная… девушки… а в субботу с утра пораньше – в Шереметьево… и шесть дней в Париже…
«Москва, Москва, люблю тебя, как сын!» – подумал Игорь и представил, как стоит на пересечении Сен-Жермена с Сен-Мишелем, прикидывая, куда бы двинуться дальше. На Муффтар, пожалуй…
Игорь действительно любил Москву, как нормальный сын любит свою мать, даже понимая, что она, допустим, не слишком хороша фигурой, или, например, что характер у неё… скажем так, вздорный. И Париж он обожал, тоже сознавая, что есть города и прекраснее. Много таких. Но Париж был для него вроде толстого, феерически весёлого, даже сумасбродного дядьки, от которого, если ты пацан, отойти невозможно. И как минимум раз в год Игорь выбирал подходящую неделю с удобно сдвинутыми выходными – и летел в Париж. Один. Выключив телефон, он погружался в этот город, и отходил душой, и заряжался энергией до следующей такой поездки. Ни в каком отпуске так отдохнуть никогда не удавалось.
Он ни в ком не нуждался там, в Париже. В женщине если только, иногда. Да и то больше из интереса. Игорю всегда нравились француженки. Не носатые, костлявые, холодные, высокомерные аристократки, а жизнерадостные плебейки, с высокими скулами, характерно вздёрнутыми аккуратными носиками, вьющимися волосами, крепкими фигурками.
Первая его такая француженка оказалась, правда, с Украины. Но, надо признать, и она, в общем, не подкачала. А потом он уже не ошибался.
Впрочем, всё это были – так, незначительные эпизоды. Не за этим Игорь летал в Париж.
Можно бы на этот раз к мулатке какой-нибудь подкатиться. А можно и не подкатываться. Свобода!
После второй эстакады поток машин немного разредился. Игорь привычно перестроился из левого ряда в правый – здесь это была самая выгодная позиция, – показал средний палец дебилу, возмущённо бибикнувшему из своего убогого «Рено», и прибавил газу.
На краю тротуара, расслабленно подняв правую руку, стояла женщина.
Игоря словно что-то толкнуло в сердце, и он притормозил. Лица женщины было не разглядеть – левой она плотно прижимала к уху мобильник, – но в фигуре Игорю почудилось нечто такое… То ли знакомое, то ли, наоборот, будущее, но прямо к нему относящееся…
Он никогда не разменивался на извоз. Один-единственный раз в жизни пожалел щуплого солдатика, уныло и безнадёжно голосовавшего на Кольцевой. И пожалел, что пожалел, потому что служивый оказался одержимым чудовищным словесным поносом. Игорь вытерпел минут двадцать, а потом сказал, что ему надо срочно сворачивать, и высадил бедолагу. Ничего, пацан, доберёшься, сказал он, погода неплохая, дождя, может, и не будет, бывай.
И женщин никогда так не отлавливал. Не его это стиль, да и вообще – дома он этим не занимался. Категорически.
Но тут – Игорь не мог объяснить причин, однако рука сама включила указатель поворота, а нога отпустила газ и придавила тормоз.
Что-то было в этой женщине. Фигура не девичья, тридцать пять, наверное, или под сорок, талии особой нет, но и лишних телес нет, хотя всё на месте. Правильно, что позволяет себе в обтяжку одеваться. Ноги длинные… изгиб руки этой, голосующей… стрижка короткая вроде… но не в этом дело! Нет, тут другое что-то…
Игорь плавно остановился возле голосующей, разблокировал двери и приоткрыл правую.
– Минутку, Саш, – услышал он, – вот машина остановилась. До Лефортова довезёте? Двести.
– Садитесь. – Крюк получался совсем небольшой, можно сказать, никакой даже и не крюк.
Женщина, продолжая разговаривать по телефону, села в машину. На Игоря она не взглянула, а вот он на неё – посмотрел. Он правильно угадал возраст. Тридцать шесть ей. Ирке.
Давненько не виделись. Девятнадцать лет. Постарела, конечно, – вон морщинок у глаз сколько, – но вполне ещё. Усталой, правда, выглядит… причёску зря сменила, роскошные же были волосы… и цвет волос… седина, наверное, появилась… а всё равно очень даже…
Никогда, почти никогда она не была в его вкусе, однако жизнь тогда, девятнадцать лет назад, так повернулась… С тех пор вкус у него другой стал, что ли…
Ирина закончила разговор и впервые посмотрела на своего «бомбилу». Посмотрела равнодушно и, ничего не сказав, отвернулась.
– Привет, Ир, – произнёс Игорь. – Не узнала, что ли?
– Привет, Игорь, – ответила Ира. – Узнала, почему же?
– А чего молчишь?
– А о чём говорить?
– А, вот что…
– Знаешь, Костромин, – сказала Ира, – если бы я знала, что это ты, в жизни бы не села в эту машину. Ну, теперь уж вылезать глупо. Хотя, если хочешь, я выйду.
– Да уж сиди, – буркнул Игорь.
– Тогда давай помолчим, – подвела итог Ира, – потому что говорить и вправду не о чем. Скажи только, курить у тебя можно?
– Кури, – разрешил Игорь. – Окошко только приоткрой.
Ира закурила, Игорь тоже. Движение опять уплотнилось, они ползли по позднеутренней Москве, и Игорь вспоминал.
…Ирка считалась секс-звездой школы. На неё, гибкую, большеглазую, по-восточному яркую – сказывалась кровь матери-узбечки, – в разное время западали почти все одноклассники и не меньше половины пацанов из параллельных классов, да и из предыдущего выпуска тоже. Игорь оставался чуть ли не единственным в классе, не поддавшимся этой чуме. «Не в моём вкусе», – упрямо говорил он. И не врал.
Превращение в женщину началось у Ирки намного раньше, чем у других девчонок. И – это Игорь понял уже потом – превращение не только внешнее. По-простому говоря, Ирке безумно, а до поры, скорее всего, и безотчётно, хотелось мужика. А одноклассники говорили ещё проще: Самарина, она, сука, страстная.
И сплетничали. Класса с девятого, если не с восьмого, языки на её счёт чесать начали. То кто-нибудь видел, как Ирка с кем-то из соседней школы обжималась, и якобы задыхалась и стонала. То она будто бы в школе в мужской туалет тайно проникла, заперлась в кабинке и из неё подглядывала. То ещё что, вплоть до рассказов, как следили за ней скрытно, и доследили до самого дома, и залезли по водосточной трубе к её окну, и увидели, как она разделась догола, и легла на кровать, и раскинула ноги, и стала мять себя там… «Фу, гадость!» – ужасались слушатели.
Игорь во всё это не особенно верил, да и не слишком интересовался. «Не в моём вкусе».
Девчонки к Самариной стали относиться холодно, и беспристрастному Игорю было ясно, что – завидуют.
А сама Ирка, до которой, конечно, какие-то слухи доходили, виду абсолютно не подавала. И на неприязнь одноклассниц тоже никак не реагировала. Достойно уважения, мимоходом решил тогда Игорь.
А в выпускной год их класс охватила походомания. Собирались рано утром, почти все, на каком-нибудь вокзале – то Казанском, то Ярославском, то Белорусском, – садились на электричку и ехали в лесные места. Ставили палатки, разводили костёр. Пели, слава Богу, совсем не много – дребезжащие гитары у них почему-то особо не котировалось, – зато много играли. Футбол, волейбол, бадминтон. Картишки, само собой, – но это уже, пожалуй, из области флирта. Выпивали, избегая бдительного ока классной дамы, обречённо таскавшейся с ними в эти походы. Ну, и волю бурлящим гормонам давали, хотя и в меру.
Ночевали вполне целомудренно: по трое – четверо в палатке, мальчики отдельно, девочки отдельно. На следующий день возвращались, довольные и полные желания повторить. Некоторые – со следами засосов на шее.
В общем, всё – как всегда и бывает.
В первых двух таких походах Игорь с Ириной практически не пересекался. Он в то время обхаживал Леночку Сорокину, новенькую. Скромно так обхаживал, сидел с ней рядышком у костра, за ручку держал. А Ирка вовсю крутила с весельчаком Славиком Ропчей, носившим до десятого класса прозвище Дистрофик, но вдруг вымахавшем далеко за метр восемьдесят и устрашающе раздавшемся в плечах. Вот у них-то обоих синяки на шеях после походов держались по неделе… А что у них там (и не только там) ещё было, Славик не рассказывал.
К третьему походу новенькая Игорю уже поднадоела, провёл он этот поход этаким Чайльд-Гарольдом. И Славик с Иркой тоже почему-то держались порознь.
А в четвёртом, последнем, их, Игоря и Ирину, ни с того, казалось бы, ни с сего притянуло друг к другу.
Был роскошный май, до начала выпускных оставалось недели две. Всё забылось, вся суета осталась там, в городе, а тут, на природе, начинался вечер, горел костёр, кто-то всё-таки забренчал на плохо настроенной гитаре, принялись нестройно подпевать… Ирина сидела в отдаленьи, одна, на толстом стволе поваленной сосны. Сидела неподвижно, смотрела куда-то в сторону.
Игорь тихо отошёл от костра и сел рядом с ней.
– Что загрустила, Ириш? – мягко спросил он.
– Да нет, – помедлив, ответила Ира, – не загрустила… Хотя вообще-то да…
Она покосилась на Игоря и невесело улыбнулась:
– Не знаю…
– Не грусти, – сказал он, похлопал Иру по руке и удивился – до чего же холодная!
– Мёрзнешь? – спросил он.
– Да как-то… – выговорила она и повторила, – не знаю…
Игорь обнял Иру за плечи и легонько притянул к себе. Она замерла, а его сердце вдруг громко забилось. «Ах, какая девчонка-то!» – подумал он в смятении. – «Как же я раньше не замечал?»
– Давай пройдёмся, – предложил он вполголоса. – А то до костра далеко, не доходит тепло, а подходить неохота. Поют, опять же…
Ира рассмеялась:
– Ага, поют… Правда, пройтись бы хорошо.
И они прошлись. И о чём-то говорили. И стали целоваться, и целовались неистово, и потом – Игорь не помнил как – оказались в палатке, и продолжали, уже лёжа, целоваться, и он что-то говорил, а Ирка плакала и смеялась, и он запустил руки ей под футболку, и неловко разъял какие-то крючочки на спине, и осторожно сжал правую грудь, и грудь эта, горячая, круглая, не поместилась в его ладонь, и Ирка кусала свои и его губы и тяжело дышала, и он расстегнул ей джинсы, и залез рукой в её трусики, и ощутил обильную влагу, и попытался раздвинуть ей ноги посильнее, но она сдавленно прошептала «нет», и тоже расстегнула ему джинсы, и тоже запустила руку, и сознание ушло от обоих под звуки фальшиво распеваемой одноклассниками песни из мультфильма «Бременские музыканты»…
Так начался роман, продлившийся два месяца.
Уже в понедельник у них ВСЁ произошло. Как-то буднично, можно сказать – по-семейному. Игорь проводил Иру после школы, зашёл, естественно, к ней домой, она даже покормила его, потом ушла в ванную и вышла из неё завёрнутой в большое мохнатое полотенце. Подбородком показала Игорю, чтобы он тоже шёл в ванную, и – расстелила постель в спальне.
Всё получилось хорошо, даже великолепно. Ирка, с её-то репутацией, оказалась девственницей, и приглушённо охнула от боли, когда Игорь отчаянным ударом проник в неё на всю длину, и что-то в ней будто бы лопнуло, но уже через мгновение возобновился её придушенный, а потом громче и громче, стон.
Что уж там, Игорь был горд собой.
И Иркой – тоже.
На какое-то время ему показалось, что они по-настоящему созданы друг для друга. И в сексе, и просто в жизни. Жениться он, правда, не собирался – рано. В институт поступить, окончить, зарабатывать начать, а там видно будет. Да и вообще, женатым он тогда себя никак не представлял. Но уж если и жениться, то – только на Ирке, такой горячей, такой заводной и такой всё понимающей.
Он никогда не говорил с ней об этом. Просто хорошо вместе – чего ещё надо? Тем более, что, как выяснилось, Ирка уже два года была в него влюблена.
И о другом они не говорили – о её репутации, и о Славике Ропче, и о том якобы парне из соседней школы. Ни о чём таком. В голову не приходило об этом вспоминать.
Они почти не расставались в эти два месяца, и не уставали друг от друга. В опасные дни Ирка, правда, к себе его не подпускала. «Стой тут, ближе, чем на три метра не подходи», – говорила она, смеясь. Но даже в эти дни, как и в критические, ему было хорошо с ней. А уж в безопасные…
Прошли экзамены, и выпускной вечер прошёл. Игорь готовился к вступительным, кое-как, конечно. Ирка тоже готовилась, но вот это его только раздражало слегка.
А потом произошло то, что произошло.
Они собрались в кино. Пришли рано, решили подождать полчасика в парке. Сидели на скамейке, держась за руки, говорили о каких-то пустяках. И раздался голос:
– Эй, щенок, ну-ка встать!
Череп. Вова Новосёлов, на два года старше их. Тупой кабан в центнер весом, получивший кличку с тех давних пор, как был побрит наголо по случаю стригущего лишая. Его с Витькой Черноусовым приметили и взяли под крыло районные братки. Витьку, правда, призвали в армию, а вот Череп никуда не делся – откосил с помощью справки из психдиспансера.
– Встать, говорю!
Был он то ли пьян, то ли и вправду безумен…
Игорь медленно поднялся, Ирина встала рядом, крепко взяла его под руку.
– Витёк служит, – надрывно произнёс Череп, – деды его обижают, хлеб отбирают, а ты тут с блядьми рассиживаешься? А ну, смирррна!!!
Краем глаза Игорь увидел, как румянец словно ластиком стёрся с Иркиной щеки. И почувствовал, как она сжала его локоть.
– Я кому сказал?! Смирррна!!!
Череп сделал шаг к ним. Игорь посмотрел прямо ему в глаза и не увидел там ничего. Вообще ничего.
– Пойдём, Игорь, – сказала Ирка.
– Я тебе пойду! – рявкнул Череп. – Последний раз говорю: смирррна!!!
И тут… Игорь высвободил руку, занёс её и изо всех сил ударил по ненавистной харе. И сразу же мир взорвался, и ничего не стало…
Нет, не так…
Игорь высвободил руку, повернулся и побежал. Он слышал сзади тяжёлый топот, но знал, что бегун из Черепа никакой. А Ирка успеет улизнуть… Он бежал, не оборачиваясь, и уже этого топота не слышал, и всё бежал…
Нет, не так…
Игорь высвободил руку – и встал по стойке «смирно». А Ирка повернулась и ушла. И Череп, усевшись на их скамейку, продержал его так полчаса, а потом отпустил…
Больше он с Иркой не встречался. Даже попыток не делал. И она – тоже.
Позже Игорь понял, что это был переломный момент в его жизни, и благодарил судьбу, что всё произошло именно так. Как-то так…
Потому что, если бы не это – ну, что, поженились бы они рано или поздно, детей бы настрогали, и Ирка со своей физиологией наверняка бы гулять от него стала, и вообще – получилась бы люмпенская семья, типа соседей, гадящих прямо перед собственным порогом, и вообще, и вообще, и вообще…
А так он – то, что он есть. И другим быть не хотел бы. И точка.
…Они подъезжали к Лефортову.
– Тебе конкретно куда? – спросил Игорь.
– В Краснокурсантский, если не трудно.
– Да чего ж трудного? – Игорь перестроился, готовясь к манёвру. – Ты бы хоть пару слов о себе сказала!
– Пару слов скажу, – ответила вдруг Ирина. – Уехала тогда в Ленинград. Поступила. Замуж вышла. Развелась. Распределилась в Мурманск. Снова замуж вышла, снова развелась. Детей нет. Приезжала к родителям на могилу. Всё. Удовлетворён?
Игорь помолчал немного. Потом спросил:
– А ты меня ни о чём спросить не хочешь? – Он хмыкнул. – Я тоже пару слов сказать могу.
– А пожалуй, – медленно проговорила Ирина. – Скажи мне, ты помнишь, о чём мы говорили… ну тогда… в последний момент… ну, на скамейке?
– Да нет, – удивился Игорь, – откуда? Сколько лет прошло…
– Я тебе напомню. Мы обсуждали – в шутку, наверное, – как пойдёт мне двойная фамилия. Костромина-Самарина. Красиво, правда? Слава Богу и спасибо тому уроду, не дошло до этого.
Свернули в Краснокурсантский.
– Вот здесь останови, пожалуйста.
Игорь аккуратно притёрся к бордюру.
– Телефон хоть оставь, – попросил он на всякий случай.
Ирина изумлённо посмотрела на него. Потом молча вынула из сумочки кошелёк, из кошелька – две сотенные. Протянула Игорю.
– Ты что, больная? – спросил Игорь.
Она, не отвечая, положила деньги на торпеду, открыла дверь, вышла и двинулась по тротуару.
Игорь пару мгновений смотрел на неё, потом спрятал деньги и тронулся в сторону работы.
На сердце стало пасмурно, но это быстро прошло. Крюк оказался никаким не крюком, движение здесь было почти беспрепятственным. Он доехал до офиса даже быстрее, чем планировал, и, паркуясь, подумал, что, как с утра день обещал быть неплохим, так, похоже, и будет. И погодка хороша.

(с) ФС
http://www.neogranka.com/forum/showthread.php?t=7790" onclick="window.open(this.href);return false;

El mundo es un teatro

В наш дешевый, провинциальный театр редко ходит интеллигентная публика. А тех, кто приходит, скорее, привлекает тусовка в антракте, чем действие на сцене. Я знаю это, но, когда стою здесь, то перестаю отличать декорации от реальности, а прошлое от настоящего. Мир замыкается на прямоугольное освещенное пространство, и тогда кажется, что все мы играем самих себя. Или кто-то играет нас, переставляя наши реплики и мысли, как разноцветные фишки по аккуратно расчерченному полю.
Сегодня сцена освещена бледными сполохами фейерверка. Это праздничная городская площадь. А где-то там, в темноте кулис, теряются узкие изгибы несуществующих улочек, в которых тают, расплываясь, тени людей и мягкие лучи прожекторов. Сегодня праздник. Почему не поют, не танцуют, не пьют вина? Где накрытый праздничный стол с фруктами и цветами? Кажется, на заднем плане угадываются его очертания, но никого из присутствующих не интересует очередная плохо сработанная бутафория. Я должен еще побродить немного с потерянным, праздным видом, прежде чем встречу ее. Девушку, которую мне предстоит... полюбить? просто соблазнить, а потом бросить? Каждый раз мне приходилось по-новому решать это для себя, и каждый раз она терпеливо благословляла принятое мной решение.
И вот она подошла ко мне. Короткие светлые волосы, ярко-серые глаза и бледные щеки, только слегка тронутые румянами. Ее имя прозвучало странно: Тали.
Собственно, встреча была ошибкой. Весь сюжет оказался ошибкой ( глупой? или банальной?). Мне намекнули, что на празднике будет присутствовать моя будущая невеста, девушка из хорошей семьи, которую сосватали для меня родители. И с которой я (если окажусь достаточно догадливым) смогу познакомиться еще до помолвки. Почему я решил, что это Тали? Что показалось мне в ней? Конечно, это была не она. Она попала сюда случайно. Но сейчас я должен был твердо верить, что Тали – моя судьба, и сквозь пустоту зрительного зала и тусклую враждебность медленно вспыхивающих огней рваться в ее объятия.
Эй, что это там с оркестром? Почему играют мелодию из «Заблудившегося голоса»? Впрочем, музыкальное сопровождение всех спектаклей ужасно похоже. У нас бездарный, дешевый театр.
Тот парень, главный герой «Заблудившегося голоса», заболел, когда ему едва только исполнилось двенадцать лет. Как-то, оставшись дома один, он вставил кассету в игровую телевизионную приставку, и на экране пошли искажения. Простенький рисованый мирок непостижимым образом разложился в причудливые, геометрически правильные машинные символы. Эти странно изменившиеся фигурки продолжали подпрыгивать, двигаться и стрелять, словом, делать все то, что им предписывалось программой. И мальчик протянул было руку, чтобы поправить кассету, но... почему-то оглянулся и сразу забыл про игру. Потому что все окружающее исказилось так же, как изображение в телевизоре, он не узнавал знакомые предметы, неожиданно ставшие чуждыми и пугающими.
Подросток никому не сказал о своей болезни, боясь, что его сочтут сумасшедшим, и страдал в одиночестве. У мира символов, как у кошмарного сна, была своя извращенная, но чудовищно однозначная логика. В нем можно было ориентироваться, и к нему можно было привыкнуть (что в конце концов и произошло), но ни слиться с ним, ни почувствовать себя его частью обычный человек был не в состоянии.
И еще – там не было людей, только их плоские тени и смутно звучащие голоса.
Он бродил один по бесконечным пустым коридорам, всюду натыкаясь на свои собственные мысли и отражения этих мыслей, которые нашептывали ему стены, на однажды произнесенные слова и гулкий шорох своих приглушенных шагов. И лишь по ночам ему иногда снилась утраченная гармония, но снилась только в виде музыки и ветра, потому что он давно уже забыл, как выглядит истинный мир.
А потом мальчик вырос и превратился в красивого юношу с тонкими чертами лица и гибкой грацией в движениях. Но его прекрасные глаза никогда не смотрели на людей и не видели их. Этим юношей был я.
Конечно, Тали – простая девушка, это видно по всему: по лицу, по стрижке, по манере держаться. С чего я взял, что она мне ровня? Но, убежденный в том, что она и есть обещанная родителями невеста, с которой мне, хочу я того или нет, придется связать свою судьбу ( может быть, убеждение возникло из-за отсутствия поблизости других девушек, или из-за какого-нибудь невольного намека с ее стороны? ), я почти насильно заставил себя погрузиться взглядом в теплую, подрагивающую глубину испуганно раскрывшихся глаз и, словно невзначай, коснуться ее руки. Она не отпрянула; естественно, я сразу понравился ей; и, осмелев, я бережно стиснул ее тонкие пальцы и медленно повел, прогуливаясь, по пустеющей площади. Мы о чем-то разговаривали, или делали вид, что разговариваем, улыбаясь друг другу и жестикулируя, при громко звучащей музыке, заглушающей слова. Нет, слова были - для нас, а не для публики, но я не помню их. Не в них заключалось главное. Люди тактично исчезали с нашего пути, мы оказались практически одни на площади. ( Как неестественно, и как хорошо продумано!) Они еще появятся, когда придет время разрушить ломкую идилию непонимания и светящихся полутонов.
Так же как и вчера, когда тот, другой я, бесплодно томившийся в своем искаженном мире, вдруг встретил голос. Совсем не похожий на другие голоса, бесцветные и чахлые, как выросшая в темноте трава. Этот голос был ярко-васильковый, хрупкий, как цветок, праздничный и светлый, как первая бабочка, сильный, как взломавший асфальт побег. За таким голосом можно было пойти на край света; закрыв глаза, броситься в пропасть... Лишь бы быть рядом с ним... Лишь бы слышать, как он поет. И хотя девушка-певица, которой он принадлежал, виделась моему герою такой же безликой тенью, как и все другие, он не раздумывая, женился на ней. И был безумно, нечеловечески счастлив, и любил бы ее всю жизнь, если бы однажды, настраивая соседскому мальчишке компьютер, не вставил в него диск с какой-то игрой... На экране пошли привычные искажения. Парень, конечно, не обратил на них внимания, ведь ничего другого он, в его состоянии, и не мог увидеть. Но ребенок запротестовал: «Нет, вы неправильно делаете,» - и, протянув руку, вынул диск и вставил его снова. И изображение на экране выправилось, а вместе с ним выправился и мир, для того, кто уже никогда не надеялся увидеть этот мир реальным.
С той минуты его болезнь прошла. Он стал воспринимать вещи такими, как они есть. И понял, что на свете много ярких, эффектных женщин, а его жена бледна и некрасива...
А сейчас мы с Тали, взявшись за руки, гуляем по площади, которая медленно наполняется неизвестно откуда взявшимся дымом. Он обволакивает, застилает глаза, зыбкими, струящимися клубами стелется под ноги. Мы идем, постоянно натыкаясь на какие-то предметы. В дыму не видно никого и ничего.
А может быть, это вовсе не праздник? Кто-то перепутал декорации или это я забыл, в каком спектакле играю? Возможно, идет война и мы на баррикадах, между жизнью и смертью, на шаг от мучительной, раздирающей тело и душу агонии. Выстрелов не слышно, но пространство прошивают чьи-то полные ненависти и злобного удивления взгляды. Кто это и почему смотрит так зло? Неужели зрители?
Во время премьеры «Заблудившегося голоса» зрители впервые не покидали зал. Не кричали «Браво!», не прерывали реплики аплодисментами, просто сидели молча и смотрели. Мне захотелось вдруг отбросить банальную беседу и спросить Тали, что она чувствовала, когда на нее вот так молча смотрели зрители. Она не умела петь. В спектакле звучала фонограмма. Но она вся – от кончиков аристократически изящных пальцев до тускло фосфорицирующей пряди волос над неестественно бледным лицом – обратилась в голос. Ее хрупкое, невесомое тело стало телом звука. И казалось, что она еще долго будет звучать, как одинокий, печально замирающий аккорд, даже тогда, когда упадет занавес, погаснет свет и зал опустеет. Но спектакль закончился, смолкла музыка и колдовство развеялось, легко и непринужденно, как эфирное облачко.
У меня странное ощущение, будто я с трудом вспоминаю свою роль. Но это абсолютно невозможно. Все роли я знаю назубок, они запрограмированы во мне на уровне подсознания. Стали моей неотъемлимой частью, и даже если бы я очень старался, было бы трудно сбиться с раз и навсегда накатанной колеи. Сейчас я должен поцеловать Тали. Первый поцелуй – целомудренный и страстный. Вокруг никого не осталось, и даже дым слегка рассеялся. Я осторожно и в то же время уверенно обнимаю ее одной рукой, другую кладу на плечо. «Ее глаза сияют, как звезды» - это режиссерская ремарка. Глупо и пошло. Я видел, как сияют звезды, совсем не так. В глазах Тали страх и свет, плавно исчезающий свет меркнущего прожектора.
Завтра в спектакле «Заблудившийся голос» я буду ненавидеть и презирать ее, а перед этим неистово, отчаянно любить.
Играет тихая музыка. Это скрипка, ее голос так похож на человеческий, грустный и все понимающий. Я наклоняюсь, и губы Тали покорно раскрываются навстречу моим.
Как жадно напряглась публика. Разве все ограничится скромным поцелуем? Ведь большинство из них пришло сюда ради гораздо более фривольной сцены. Разумеется, они получат то, что хотят. Моя рука скользит, я чувствую, как прижимается ко мне Тали, как она скована и напряжена. Я думаю: ей всегда трудно давалась эта сцена. И тут же понимаю: да ведь так она и должна играть. Тали – юная, невинная девушка, никогда близко не смотревшая в глаза чужого мужчины, раздираемая страхом и невидимым чувством любви.
Мои движения становятся замедленными и чисто механическими. Хочется, чтобы этого эпизода или не было вовсе или чтобы он не кончался никогда.
Но он кончается неожиданно быстро, вокруг собираются люди, много людей, целая толпа, грубая, возмущенная. Воодушевленная готовностью вырвать меня из когтей коварной химеры. Они увидели меня с ней, малообразованной провинциалкой ( разве не видно с первого взгляда, кто она такая? – конечно, не пара мне). Какой позор для нас обоих! Впрочем, у меня еще есть шанс, вот и моя невеста тут и уже смотрит влюбленными глазами. Ошибка будет исправлена и праздник пойдет своим чередом.
Как вскинулась Тали! (а я-то полагал, что она смутится). Как вспыхнуло ее лицо, высвеченное прямо наведенным ослепительно белым лучом, как бросилась защищать свою любовь! Она что-то кричит обступившим ее людям, но я не могу разобрать что. Потому что именно в это мгновение я разрешил вопрос, на протяжении тысячелетий мучивший философов мира, и все вокруг, и в прошлом, и в будущем, сделалось узнаваемо-просто. Я понял, что любовь – это когда кого-то из толпы выхватывает луч прожектора, и возвеличенный этим обычным театральным эффектом, он становится непостижимо красив той особенной красотой, которую придает человеку только направленный в лицо свет. И пораженный мгновенно вспыхнувшей красотой, я не заметил, как изменились декорации сцены, как исчезла Тали и разбрелись по площади люди. И низко стелящиеся клубящиеся сумерки поглотили их расплывчатые силуэты. Зрителей больше нет, они обратились в темные тени у наших ног. Да театр ли это? – ударила в сознание страшная мысль. Не принял ли я реальность за игру, жизнь за надуманный суррогат?
Но спектакль близится к концу. Он должен быть закончен, и прежде, чем опустится занавес, я познакомлюсь со своей невестой. Буду идти с ней под руку, и появившаяся Тали поймет, что она здесь лишняя. И уйдет, а я даже не посмотрю ей вслед.
Я вдруг догадался, откуда берется дым. На столе расставлены свечи, они чадят, но почти не дают света. Протягиваю руку и беру одну из них. Спектакль должен кончиться, но я не хочу, чтобы он закончился так.
Моя невеста подходит, пытается взять меня за руку. Я вырываюсь и делаю шаг вперед, чтобы никто не видел нас вместе. Высоко поднимаю над головой дымную свечу и вглядываюсь в хаотически движущиеся в серой пелене фигуры. Но среди них нет Тали.
- Тали!
Она, конечно, не появится. Стоит, наверное, где-нибудь за кулисами и ждет подходящего момента для своего выхода. Она не станет ломать сценарий. А завтра, в перерыве между репетициями, она будет жевать в буфете бутерброд, погруженная в обдумывание новой роли, и даже не взглянет в мою сторону. А я даже не посмотрю на нее. И все это будет совсем не то. Я продолжаю звать, и люди спешат ко мне, мои родители, друзья, родственники и просто знакомые. Серые силуэты на колеблющемся сером фоне. Спектакль скоро кончится, остается всего несколько минут, но я продолжаю искать ее. Я должен найти ее сейчас, пока не стихла музыка, пока не погасли прожекторы, пока остается надежда на одно во время сказанное слово, способное изменить спектакль и судьбу.
- Тали!

© Джон Маверик, 2008

Обманщик

Вообще-то Зинка Николаева замуж и не собиралась. Плохо ли ей было ? К своим шестидесяти она сохранила крепкую фигуру при небольшом росте, нормальный цвет лица для ее возраста, хорошее здоровье и массу энергии. У нее была трехкомнатная квартира на втором этаже, в которой она проживала вместе с дочерью и внуками, небольшая дачка и кирпичный гараж, который остался после выгнанного прочь зятя. Зять был так себе: денег зарабатывал мало, купленные «Жигули» вдребезги разбил по пьянке, на дачке работать не любил...А потом вообще спутался с какой-то...Та ему все эсэмески слала. «Люблю»,мол, и так далее. Ну, Зинка почитала эсэмески, да его и выгнала. Он сначала все на работе ночевал, но потом подцепил еще какую-то дуру, да с ребенком. Сняли они квартиру в городе и, по слухам, живут себе...

А дочка сразу после развода появилась с другом. Ну, бойфренд сейчас называется. Зинка догадалась, что этот бойфренд у дочки еще до развода был, да молчит. А что теперь скажешь? И кто виноватее? И живет теперь дочка с бойфрендом, тоже квартиру снимают. А Зинка с внуками осталась. Вернее, с внучком шестилетним, с Павлушкой. Внучка, семнадцатилетняя девица, нашла себе жениха и быстренько переселилась к нему. Жених вроде парень неплохой, не обижает Ленку, работать не заставляет, все сам делает. Ленка только наряды меняет.

Ну да речь не о них.

Решила Зинка по осени порядок на дачке навести. Взяла грабли, сгребает себе бурьян в кучку, а на соседнем участке шабашники к даче пристройку делают. И привязался же к Зинке их бригадир. Полненький, кругленький, невысокого роста...как раз Зинке подстать. Блондин. Помоложе, правда, лет на несколько...ну да ведь не старше. И болтает, и болтает, и болтает. Уболтал Зинку. Правда, как мужчина, он Зинке не понравился. Ну да на безрыбье... Был у Зинки до него в любовниках один мужчина, женатый правда, но настоящий мужчина! Да вот беда, жахнул его инсульт прямо на Зинке, она и скорую вызывала. Ну и кончился этот мужик, как мужчина. Сам-то ничего, нормально, а вот с этим делом проблемы...

А Леша, бригадир-то, прямо в раж вошел. Давай, говорит, поженимся. У меня квартира в Москве, Фольксваген, не новый, правда, но есть. Тоже в Москве в гараже стоит. Зарабатываю я хорошо, будешь как сыр в масле кататься. Давай, поженимся! И, через неделю уже подарил Зинке цепочку золотую с подвеской. Подвеска-то с ярким красным камушком. Понравилась цепочка Зинке. И подвеска тоже. А Леша съездил в город и привез Зинке целый воз всяких вкусностей. И конфет и торт и буженину и икру. Красную. И вина привез. Ели-ели Зинка с Павлушкой , все не съели, не сумели. Зинка и вина выпила. Хорошее вино, крепкое. А Леша-то вина не пьет. У него, оказывается, тоже недавно инсульт был, но слабый. Быстро Леша отошел. Только вот с этим делом....проблемы. А Зинке надо. Она уж и подружкам говорит:
-Все бы хорошо, да, боюсь, любовника заводить надо будет. По деньгам-то он меня устраивает. А в постели нет. Слабоват!

Ну переселился Леша к Зинке. Работу свою спервоначалу не бросил, приезжал к Зинке на выходные, а неделю вкалывал на разных стройках. Привозил сумки агромадные с продуктами, колечки золотые Зинке дарил, купил ей куртку хорошую, кофточек кучу и новую обувь. И про Павлушку не забывал. Зинка сразу как-то раздобрела, ходить стала плавно и с достоинством. С первым-то мужем, электриком-алкашом, она только летала...То от стены к стене, то в дверь. Хорошо хоть развелась. А то все летала бы.

Даже шляпу ей Леша купил. Выглядела Зинка в шляпе, конечно, средне, если не сказать хуже, но важно что? Уважение!

А через полгода явился Леша с вещичками и сказал, что уволился из этой фирмы по собственному желанию. Мол, найду работу поближе. Чтобы не уезжать надолго.

С месячишко Леша отдыхал, ходил за грибами и на рыбалку, помогал Зинке по хозяйству. Про работу и не заикался. Потом деньги, привезенные Лешей, стали кончаться и он сказал, что поедет получать расчет. Мол, ему много причитается, может сразу все и не отдадут. Ну, хоть сколько! Уехал.

Приехал Леша через три дня с такой мизерной суммой, что и говорить-то о ней не хочется. А Леша-то и говорит:
-Задумал я, Зина, поменять окна в квартире на пластиковые. Перед отъездом замерил я их и, едучи домой с деньгами, заехал в фирму, которая устанавливает окна и сделал заказ. На все деньги. Как только изготовят окна по моим размерам, так привезут и установят.
Зинка рада до безумия. Многие соседи ее уже поставили себе пластиковые окна, только Зинке они не по средствам. Какие окна с ее пенсией? Обняла она Лешу, поцеловала.
-Молодец ты у нас, Леша! Хозяин!

Живут себе дальше. На Зинкину пенсию. Буженину, конечно, не покупают, но на хлеб и молоко хватает. Леша исправно ходит на рыбалку, про работу и не заикается. Зинка-то ему и говорит:
-Леша, ты на работу-то когда думаешь?
-К осени ближе. Мне обещали что место освободится в одной фирме. Охранником.
Вздохнула Зинка. Ну что ж, охранникам тоже деньги платят. Не такие, как шабашникам, но все же...
-А ты что же, все деньги на окна потратил?
-Нет, поеду в фирму, мне еще должны.

Поехал Леша снова. Взял у Зинки денег на дорогу и отбыл. Через три дня приехал. Без денег.
-Леша, где же деньги-то?
-Не дали, сказали потом отдадут.
-Как же, отдадут тебе, - осердилась Зинка. - Хотели бы отдать, отдали бы сразу, а теперь- пиши пропало!
-Ну что ж я сделаю!

Живут дальше. Без денег, на Зинкину пенсию. Леша про работу и не заикается.

А тут разговорилась Зинка с соседкой, у которой уже стоят пластиковые окна, да похвасталась, что и у нее скоро такие будут.
-А какой фирмы? -спрашивает соседка.
-А я и не знаю.
-Так замерщики-то приезжали от фирмы.
-Нет, у меня Леша сам замерял.
-Такого не бывает! Сначала замерщики должны приехать и сами все замерить. Они по чужим замерам не работают.
Кинулась Зинка к Леше, подняла его с дивана, стала допрос учинять.
-Признавайся, заказал окна?
-Конечно заказал!
-Какой фирмы?
-А.......!!!
-Так ты и про квартиру в Москве соврал и про Фольксваген? Признавайся, гад!
-Что ты, Зиночка, все есть, и квартира и Фольксваген. Хочешь, я завтра на нем приеду? Только у меня прав нету. И денег нету.
-Так, слушай сюда! Завтра утром ты выметаешься к чертовой матери со своими вещичками и чтобы я тебя больше не видела! Нет мужика и ты не мужик!
-Хорошо, Зиночка!

Вечером Зинка, на всякий случай, собрала все даренное золото и спрятала себе под подушку, благо что обманщик был отселен на диван в другую комнату, к Павлушке. Кошелек с остатком пенсии также уютно устроился под ее подушкой. Она поплотнее укрылась одеялом и крепко уснула.

Наутро Леша разбудил ее рано. Он был уже одет и у ног его стояла сумка.
-Зиночка, дай мне денежек на дорожку.
-Нет у меня денег!
-Ну мне же как-то ехать надо...
-Ну и езжай, как знаешь!
-Зиночка, я хотел колечко золотое взять, помнишь я тебе дарил? Только я не нашел.
-Пошел вон!
-Зиночка, я же много тебе дарил! Дай хоть одно колечко!
Разгневанная Зинка сгребла золото из-под подушки и молча швырнула его в лицо обманщику.
-На, подавись!

Леша наклонился, поднял одно тоненькое колечко, положил в карман, взял сумку и вышел. Зинка тут- же соскочила с кровати, пала на колени и принялась собирать разбросанное золото, приговаривая:
-Иди-иди, дурак какой, почти все мне оставил! И правильно! Я для него ничего не жалела. Теперь все мое.

И на лице ее появилась улыбка облегчения и безмятежности.

©Юджин Гебер

http://www.neogranka.com/forum/showthread.php?t=14669" onclick="window.open(this.href);return false;