Найден 71 результат
- 27 июл 2012, 01:23
- Форум: Проза
- Тема: Нить Ариадны
- Ответы: 3
- Просмотры: 4038
Она решила махнуть рукой. Забить. Притвориться, что ничего не было. Свернуть с дорожки, на которой она наступила на острую корягу и поранилась. После Восьмого марта они не виделись с Владом целый месяц: Ариадна избегала встреч. Влад не навязывался ей, но она чувствовала, что он грустит и скучает по ней. Молча. Между ними образовалась связь, которую невозможно было разорвать никакими средствами – по крайней мере, Ариадна таких средств не знала. «С глаз долой – из сердца вон» не сработало. А вырвать у себя сердце, чтоб не саднило – нет, такой кровавый ужас был ей не под силу. Хотя может быть, и помогло бы. Помогло же капитану «Летучего голландца» Дэви Джонсу из «Пиратов Карибского моря». На какое-то время.
Запру я сердце в кованый сундук,
Похороню в пещере безымянной,
Дорогу к ней из памяти сотру,
А ключ дам проглотить утробе моря.
Останется от боли лишь фантом,
А призрак радости растает над волнами,
Всё – там, под крышкой старой сундука,
Хоть похоронено, но не забыто.
От себя не убежишь... Смяв листок со стихами, она поднесла к нему пламя зажигалки. Строчки горят, но боль остаётся.
Но, сколько ни избегала Ариадна Влада, встретиться снова им всё же пришлось. В апреле от сердечного приступа умер отец, и девушка осталась совсем одна. Мама умерла десятью годами раньше.
Ариадна была в состоянии ступора. Ничего не понимала. Больница, морг, какие-то люди, к которым нужно было пойти и получить какие-то бумаги. Всё понеслось вокруг неё жуткой каруселью, но поверх всей этой круговерти было написано жирными чёрными буквами: папы больше нет. Его тело лежало в морге, а она всё ещё пребывала в шоке. Организация похорон. Да, но как?.. Её рассудок был парализован.
Когда зазвонил мобильный, она не сразу ответила: просто не понимала, кому она сейчас могла быть нужна. Телефон смолк, но через пять минут зазвонил снова, и нервы болезненно натянулись. Ниточка, связь. Она зазвенела, омертвевшее сердце ожило и заболело. Ариадна ещё не видела, чей номер высвечивался на дисплее, но уже знала, кто это был.
– Русалочка, привет.
От теплоты знакомого летнего голоса дыхание перехватило, в горле что-то булькнуло, но слёзы так и не пошли.
– Ариша, что случилось?
Она пролепетала:
– Папа умер... Я... я отупела совсем. Не знаю, что делать...
Влад приехал сразу же. Но не один: с ним был голубоглазый брюнет, которого он представил как своего друга Даниила. То, что Даниил такой же необычный, Ариадна поняла сразу – по волне силы, от которой волоски на теле становились дыбом. Он был не солнцем, а звездой – яркой, но не такой тёплой, как Влад. На немой вопрос, читавшийся в глазах Даниила, – о том, кем ему доводилась Ариадна, Влад ответил:
– Друг.
Голубые глаза Даниила ласково заискрились, и он, сжав руку девушки, сказал:
– Ну что ж, друг моего друга – мой друг.
Они всё организовали, так что придавленной горем и оттого плохо соображающей Ариадне не пришлось шевельнуть и пальцем. Странно, но её душа онемела, как будто в неё сделали обезболивающий укол. Она даже не вздрогнула, услышав, как Влад сказал кому-то по мобильному:
– Задержусь немножко. Нет, до завтра – максимум. Ладно... И я тебя целую.
Кто был на том конце линии? Любимая девушка? Жена? А может, мать? Мать... да, возможно. А впрочем, не всё ли равно?
Но точки над i расставил Даниил, спросив Влада:
– Что, твоя половина беспокоится?
Влад бросил быстрый взгляд на Ариадну, но на лице у неё не дрогнул ни один мускул. Просто сердце, до сих пор умудрявшееся как-то биться под каменной плитой боли, натужно дрожа, как штангист, фиксирующий вес, теперь остановилось. И плита раздавила его. Крак – и всё. Очень быстро, так что Ариадна даже не успела что-либо почувствовать. Она умерла. А мёртвым – уже всё равно.
Она продолжала убирать со стола после поминок, но душой была там – с папой. Правду говорят, что, пока родители живы, мы остаёмся детьми. А когда они уходят, наше детство кончается безвозвратно. Для отца она всегда была маленькой девочкой, а теперь она стала взрослой.
Нет, не взрослой. Мёртвой.
– Русалочка, иди, приляг, мы тут сами уберём, – сказал Влад.
Ариадна продолжала машинально собирать посуду. Вернее – её тело. Зомби. Она не возражала, когда стопку грязных тарелок забрали у неё из рук, а её саму, взяв за плечи, отвели в другую комнату и заставили лечь на кровать.
– Меня беспокоит, что она не плачет. Поплакала бы – может, легче бы стало...
– Может, потом поплачет, позже.
Это переговаривались Влад с Даниилом, убирая со стола. Ариадна лежала на кровати в своей комнате, глядя мёртвыми глазами в потолок.
Сорок дней прошли, как в тумане. Ариадна машинально ходила на работу – выдавать детям книги, а потом возвращалась в пустую тихую квартиру. Она не знала, откуда у неё взялись деньги на погребение; помнила только, что держала какие-то деньги в руках, причём немалые. Похороны были не самыми дешёвыми, на такие её сбережений не хватило бы. Думать о том, что их оплатили Влад с Даниилом, не хотелось. Но – приходилось, потому что, как только к Ариадне вернулась способность нормально думать, она сразу сопоставила факты. Её с отцом сбережения оказались вообще нетронутыми. Холодильник лопался от еды, за коммунальные услуги, интернет и телефон было уплачено, на счету за мобильную связь лежала хорошая сумма: разговаривай – не хочу. Мусор был выброшен, протекающий кухонный кран отремонтирован...
Кухонный кран. Отец собирался его починить, даже новые резиновые прокладки купил. За день до приступа.
Она стояла на коленях у кухонной мойки и тихонько выла, покачиваясь из стороны в сторону. Плотину прорвало, хляби разверзлись – слёзы лились потоками. Откуда-то из комнаты прибежал Даниил, склонился, обнял за плечи.
– Аришка, ты что? Что такое?
Оказывается, он был здесь. А она даже не заметила.
– Русалочка, всё хорошо, я с тобой.
Сердце вздрогнуло, как плетью огретое, с пульсирующими и тупо ноющими под ожоговым струпом словами «просто друг». Вздрогнуло от «Русалочки», вскрикнуло и забилось: не раздавило его каменной плитой, живо оно было, проклятущее!.. И болело.
– Не называй меня так, – глухо простонала Ариадна.
– Почему? – Даниил присел перед ней на корточки.
– Потому что только Влад... меня... так...
Даниил усмехнулся.
– Ну и что? Что ж делать, если ты в самом деле на неё похожа? Нет уж, буду называть тебя, как мне нравится, и ты мне не запретишь.
Она была жива. Жива. Если чувствует боль – значит, жива.
К лету Ариадна понемногу оттаяла. К душе вернулась чувствительность, к сердцу – боль. Теперь она знала точно: у Влада была девушка, а ей он мог предложить только дружбу. Ариадна решила смириться и принять такие условия, потому что совсем без Влада она не могла. Как растение чахнет и погибает без солнечного света, так и Ариадна не могла существовать без тёплого сияния Влада. Он был человек-солнце, а она – маленькая выжженная планетка, которая вращалась вокруг него, не в силах сойти с орбиты.
Иногда сердце роптало, и в нём копилась обида: зачем Влад приручил её? Зачем ослепил своим светом, если не мог дать ей такую любовь, о какой она мечтала? Зачем пришёл и назвал её своей Русалочкой?
Но разве виновато солнце в том, что, когда его лучи согревают напитанную влагой землю, зерно прорастает и тянется к нему? А потом настаёт зима, и растение гибнет от холода. Никто не виноват. Просто так устроен мир. Солнце не может не светить всему живому, и живое не может не радоваться его свету.
Просто радоваться. И жить.
А потом Влад вдруг пригласил её на выходные за город, на природу. Но ехал он не один, а с друзьями. Девушка его с ними не ехала: срочная работа вынуждала её остаться в городе.
Ариадна поначалу отказалась, но Влад мягко настаивал.
– Мои друзья – это моя семья, – сказал он. – И семья хочет посмотреть на тебя.
Девушка снова почувствовала себя под «всевидящим оком», как тогда, в университетской аудитории, но на сей раз ей стало страшновато.
– Ты не должна нас бояться, – сказал Влад, накрывая её руку своей. – Тебя никто не обидит.
– Вас? Кого это – вас? – спросила Ариадна, поёжившись.
Тогда-то она и услышала впервые о воинах Света. Они были призваны хранить в мире равновесие сил и не допускать, чтобы он, ввергнувшись в хаос, покатился к гибели. Но человечество только и делало, что уничтожало себя, а мир был готов вот-вот сойти с рельсов. В тонкости Влад не стал вдаваться, сказал лишь, что он – воин-ученик, и курс его обучения подходил к концу, но до мастера ему было ещё далеко. Кроме него ехало ещё пятеро человек: его отец – зрелый воин, Даниил – ученик, как и он сам, ещё два воина и мастер – их с Даниилом наставник. Пригласить Ариадну Владу порекомендовал именно он.
Ариадна не могла поверить своим ушам. Всё это звучало, как абсурд, выдумка. Какие-то воины Света. Секта? «Фантазии» чрезмерно увлекающихся эзотерикой людей... Или правда? Обычный преподаватель философии – воин Света?
Впрочем, следовало признать, что обычными они не были – ни Влад, ни Даниил. Ариадна чувствовала это. А чувства никогда её не обманывали, так повелось. Она просто верила Владу: разве солнце умеет лгать? Но если он сам заблуждается? Впрочем, выдумки это или нет, поездка на природу ничего дурного в себе как будто не таила – так чувствовалось Ариадне. О воинах Света она решила не думать. Она просто ехала с друзьями Влада за город.
Двухэтажный дом, старые тополя, запах близкой реки, две машины у двери, солнечные зайчики на асфальте, натянутые между стволами верёвки с бельём – такой была их отправная точка. Солнце пробивалось сквозь листву и кололо глаза лучами-иголками.
Что ж, с виду – обычные люди, не сумасшедшие и не сектанты, подумала она, увидев «семью» Влада. Его отец, Семён, ей понравился... Силой веяло от этого крепко сбитого мужчины с едва приметной сединой на висках, сквозила в нём та же «необычность», которую Ариадна чувствовала во Владе и Данииле. Ни с чем её не спутаешь, слишком характерные ощущения... Да, была в этих людях сила. Но в сказки про рыцарей-джедаев Ариадна не верила, хотя – сказка ложь, да в ней намёк. Но девушку на время захлестнули более понятные ей чувства: когда Семён просто, как-то по-домашнему улыбнулся, беря у неё сумку и укладывая в багажник машины, сердце сжалось, заболело: папа.
Ей удалось не пустить слёзы к глазам: для этого пришлось сжать сердце жестокой хваткой.
– Не перегни палку, сломаешь, – раздался вдруг голос совсем рядом, и девушка вздрогнула. – Лучше отпусти себя.
Она сразу почувствовала: это он, мастер. Пространство зазвенело, и на девушку накатил беспричинный страх, хотя голос был совсем не злой, да и его обладатель – человек как человек... Дяденька зрелого возраста, с морщинками на загорелом лице и светлыми, чуть насмешливыми глазами, в светлых джинсах и рубашке в голубую полоску с коротким рукавом. Кем он мог работать? В том, что он начальник, Ариадна почему-то не сомневалась. Аура властности окружала его. То ли из дома он вышел, то ли уже был во дворе...
Дыша встречным ветром, Ариадна всю дорогу пыталась «отпустить себя». Хорошо, что тот дяденька сел в другую машину, а то рядом с ним ей было немного не по себе... За рулём был Влад, рядом с ним сидел Семён, а Ариадна с Даниилом – сзади. Никто девушку ни о чём не спрашивал, и она, нахохлившись, забилась в угол...
Дяденьку звали Ярослав. На Ариадну он как будто не смотрел вовсе, но она чувствовала его мысленный «взгляд». Сзади возвышалась стена из сосен, впереди был обрыв, внизу – река. В одном более пологом месте можно было спуститься к воде, но Ариадна решила не рисковать.
Она ждала чего-то необычного, но ничего особенного не происходило. Поход как поход. С палатками, рыбалкой и ухой на костре. Ариадна постепенно расслабилась и перестала воспринимать «необычность» окружавших её людей так настороженно. Она ни о чём не спрашивала, и ей тоже никто не докучал вопросами. Будто она была знакома с ними всю жизнь. Может, воины Света – всё-таки выдумка, шутка? Какой-то нелепой казалась эта мысль при виде обыкновенных рыбачащих мужчин, хотя сосны нашёптывали ей какую-то грустную тайну... Ветер гладил её по волосам, утешая, как ребёнка, река уносила с собой печаль, а солнце... Их было два: одно в небе, и второе – рядом, её человек-солнце, Влад. Запутываясь пальцами в траве, Ариадна просила всё – небо, солнце, реку, землю – забрать её боль...
И всё-таки она ощущала себя гостьей, к которой приглядываются. Нет, её не рассматривали в буквальном смысле: мужчины занимались своими делами, а ей было позволено просто находиться рядом. От неё ничего не требовали: хочешь – помогай, хочешь – бездельничай и наслаждайся природой. Но совсем ничего не делать Ариадне было всё же неловко, и она вызвалась почистить картошку. Ей доверили это дело. Сидя на траве и снимая с картофелин длинные спирали кожуры, она чувствовала, как руки Влада касаются сзади её волос.
– Русалка ты моя... Как ты?
– Нормально, – проронила она.
– Здесь хорошо, правда? – Он нюхал её волосы, смешно сопя у неё за ухом.
– Угу, – был её ответ.
Его руки начали легонько массировать её напряжённые плечи.
– Расслабься. Просто получай удовольствие от общения с природой. На мужиков не обращай внимания и никого не бойся. Ты здесь – со мной.
Спираль кожуры прервалась и упала.
– В качестве кого?
– Моего друга, конечно.
Сердце заныло. Выжженные на нём слова «просто друг» хоть и зажили уже, и корочка сошла, оставив шрамы, но боль не уходила. На плечо лёг подбородок Влада.
– Ты понимаешь, что значит – друг? Это – самый близкий человек... Не менее близкий, чем возлюбленный или возлюбленная. А иногда и ближе. – И, видимо, чтобы рассмешить Ариадну, Влад пофыркал по-ежиному ей на ухо. – Рыбёшка ты моя маленькая...
Ей было щекотно и тепло, но сердце ныло – сладкой болью, пополам с нежностью. Да, близость душ – это прекрасно, но глупому сердцу было мало. Оно требовало человека-солнце в своё единоличное распоряжение, чтобы он принадлежал только Ариадне и никому более... Чтобы только её называл рыбёшкой и Русалочкой, чтобы только её волосы он гладил и только ей на ухо пел ежиные песни. Неразумное сердце оказалось собственником, эгоистичным и ревнивым, не говоря уже о теле, первобытные инстинкты которого было трудно обуздать и сердцу, и душе, и разуму.
Уха получилась вкусной. Сосны шептали над головой, убеждая её понять что-то, что она пока не в силах была понять, река звала вдаль. Что будет, если войти в её воды? Может ли она забрать её память, её чувства? Смыть их? Стать Летой...
На ночь все разошлись по палаткам – по двое. Для Ариадны взяли отдельную, дабы она не смущалась в мужской компании. Но, как ни крути, она всё равно смущалась и чувствовала себя чужой. Точнее, не чужой, а ребёнком среди взрослых. Ох уж эти загадочные взрослые, со своими «заморочками», непостижимыми детскому уму...
Желая ей спокойной ночи, Влад поцеловал её в нос, а она его – в глаза и брови. Он жмурился, как довольный кот, и Ариадна не удержалась от соблазна почесать его за ухом.
Она всегда плохо спала в непривычной обстановке, да и впечатлений сегодня было достаточно, чтобы надолго взбудоражить нервы. Образ реки стоял перед глазами, а земля куда-то уплывала из-под неё. А потом она услышала шёпот. Невнятный, слов не разобрать, очень холодный и пугающий. От дрожи первая дрёма слетела, как шёлковое покрывало, и Ариадна, поёжившись, закуталась потеплее.
Едва глаза закрылись, как снова – он, шёпот, просочился в палатку холодным дуновением. «Я – река, река... Возьму твои печали, смою твою память, войди в меня...»
Тёмная водная гладь блестела под луной, а за ней простиралась даль – бескрайняя, манящая. Уйти, затеряться. Кануть. Раствориться. Не быть, не чувствовать. Вода лизала пальцы ног, ластилась, как кошка, обещая забвение и безмятежность. Ариадна присела, чтобы погладить воду-кошку, и та лизнула ей руку.
А потом приняла в свои прохладные объятия. Подхватила, обласкала, зашептала, убаюкивая, и тихонько понесла... А может, и правда, стать русалкой?.. Тело охватила нега и лень, потом наполнила тяжесть, а со всех сторон слышался шепоток и смех. Её касались лёгкие холодные руки, и голоса звали: «К нам, к нам... останься с нами, забудь всё, мы избавим тебя от боли...» Душа наполнялась прохладным безразличием, а тело – тяжестью, и только на сердце ещё тепло пульсировал ожог – «друг». Холод уже подбирался и к нему, но натянулась и тревожно запела струнка, и сердце дёрнулось, как больной зуб. Боль возвращала к жизни, и холодные руки реки уже не соблазняли, а пугали. Но ноги отяжелели и не хотели шевелиться, а может, их свело судорогой. Вода уже заливала уши и нос. «Борись, борись, не сдавайся! Выплывай!» – приказывала струнка. Она, как горнист, играющий тревогу, посылала по всем нервам спешные приказы, и тело, запаниковав, задёргалось, руки начали грести, ноги наконец тоже вспомнили, как двигаться. Голова вынырнула над блестящей серебристо-лунной поверхностью, холодной, насмешливой и коварной. Струнка пела, и на её зов Ариадна поплыла, изо всех сил отбиваясь от щекочущих речных рук. «Быстрее, быстрее, только бы доплыть, только бы выжить», – в панике стучало сердце.
Плыть было недалеко. Ноги коснулись дна, ещё несколько взмахов – и она уже брела по колено в воде. Ночной ветер тут же обжёг её холодом, и она запрыгала, вытряхивая воду из ушей. Дрожа и стуча зубами, села на песок. Понесло же её купаться... Ведь чуть было на самом деле не стала русалкой!..
– Аришка, ты чего тут? – услышала она родной голос. – Купаешься, что ли?
Тёплые руки Влада закутали её в одеяло, и она, прильнув к его груди, пробормотала:
– Ага...
– А чего ночью-то? – засмеялся он, обнимая её.
– Не хотелось днём раздеваться при мужиках, – нашлась Ариадна. Надо же, удивилась она про себя. Голова-то варит, несмотря на пережитый страх – вот, даже объяснение придумала...
– ЧуднАя ты, – усмехнулся Влад. И добавил, размышляя вслух: – А может, мне тоже окунуться?
Ариадна вздрогнула при воспоминании о холодных руках, щекотавших её в воде, и уцепилась за рубашку Влада.
– Нет... Не советую, – сказала она. – Вода холодная.
Он внимательно заглянул ей в глаза. Потёмки не были для него помехой.
– Ты чего-то испугалась?
Ариадна мотнула головой. Говорить не хотелось.
– Ты ведь не только от холода дрожишь, – заметил Влад.
Она пожала плечами.
– Ну... Что-то меня там щекотало, – призналась она неохотно. – Рыба, наверно. Или водоросли.
– Гм... Рыба, говоришь? Ну, это ерунда, я рыбы не боюсь, – сказал Влад весело. – А водорослей – тем более.
И он, скинув одежду, бросился в реку. Девушка, сидя на песке, зябко куталась в одеяло и с беспокойством вслушивалась. Влад плескался, нырял, фыркал, а минут через десять выбрался на берег. Испуганным он не казался – только взбодрившимся. «Видимо, руки – это мне померещилось спросонок, – подумала Ариадна. – Наверно, и правда всего лишь водоросли...» Ну и дура, рассердилась она на себя. Какой-то речной травы испугаться...
Значит, и шёпот, забравшийся к ней в палатку и выманивший её к реке, тоже почудился?
Утром она слушала ветер в соснах с янтарными от солнца стволами и вспоминала ночное купание, как странный сон. Сидя между Владом и Даниилом, она грела руки о кружку с кофе, и ей было спокойно и уютно. Река снова стала светлой и безобидной, но её ночной облик навсегда запечатлелся в памяти Ариадны...
Она не заметила, как к ним подсел Ярослав.
– С добрым утром, – сказал он. – Ну, как спалось?
Ариадна не сразу поняла, к кому из них он обратился, но что-то подсказывало, что именно к ней.
– Хорошо, – чуть слышно ответила она.
Ярослав посмотрел на Влада и молча кивнул, поднялся и отошёл. Что всё это значило, Ариадна не имела понятия. Но почему-то вокруг стало чуть светлее. А птицы запели очень звонко, просто оглушительно.
Запру я сердце в кованый сундук,
Похороню в пещере безымянной,
Дорогу к ней из памяти сотру,
А ключ дам проглотить утробе моря.
Останется от боли лишь фантом,
А призрак радости растает над волнами,
Всё – там, под крышкой старой сундука,
Хоть похоронено, но не забыто.
От себя не убежишь... Смяв листок со стихами, она поднесла к нему пламя зажигалки. Строчки горят, но боль остаётся.
Но, сколько ни избегала Ариадна Влада, встретиться снова им всё же пришлось. В апреле от сердечного приступа умер отец, и девушка осталась совсем одна. Мама умерла десятью годами раньше.
Ариадна была в состоянии ступора. Ничего не понимала. Больница, морг, какие-то люди, к которым нужно было пойти и получить какие-то бумаги. Всё понеслось вокруг неё жуткой каруселью, но поверх всей этой круговерти было написано жирными чёрными буквами: папы больше нет. Его тело лежало в морге, а она всё ещё пребывала в шоке. Организация похорон. Да, но как?.. Её рассудок был парализован.
Когда зазвонил мобильный, она не сразу ответила: просто не понимала, кому она сейчас могла быть нужна. Телефон смолк, но через пять минут зазвонил снова, и нервы болезненно натянулись. Ниточка, связь. Она зазвенела, омертвевшее сердце ожило и заболело. Ариадна ещё не видела, чей номер высвечивался на дисплее, но уже знала, кто это был.
– Русалочка, привет.
От теплоты знакомого летнего голоса дыхание перехватило, в горле что-то булькнуло, но слёзы так и не пошли.
– Ариша, что случилось?
Она пролепетала:
– Папа умер... Я... я отупела совсем. Не знаю, что делать...
Влад приехал сразу же. Но не один: с ним был голубоглазый брюнет, которого он представил как своего друга Даниила. То, что Даниил такой же необычный, Ариадна поняла сразу – по волне силы, от которой волоски на теле становились дыбом. Он был не солнцем, а звездой – яркой, но не такой тёплой, как Влад. На немой вопрос, читавшийся в глазах Даниила, – о том, кем ему доводилась Ариадна, Влад ответил:
– Друг.
Голубые глаза Даниила ласково заискрились, и он, сжав руку девушки, сказал:
– Ну что ж, друг моего друга – мой друг.
Они всё организовали, так что придавленной горем и оттого плохо соображающей Ариадне не пришлось шевельнуть и пальцем. Странно, но её душа онемела, как будто в неё сделали обезболивающий укол. Она даже не вздрогнула, услышав, как Влад сказал кому-то по мобильному:
– Задержусь немножко. Нет, до завтра – максимум. Ладно... И я тебя целую.
Кто был на том конце линии? Любимая девушка? Жена? А может, мать? Мать... да, возможно. А впрочем, не всё ли равно?
Но точки над i расставил Даниил, спросив Влада:
– Что, твоя половина беспокоится?
Влад бросил быстрый взгляд на Ариадну, но на лице у неё не дрогнул ни один мускул. Просто сердце, до сих пор умудрявшееся как-то биться под каменной плитой боли, натужно дрожа, как штангист, фиксирующий вес, теперь остановилось. И плита раздавила его. Крак – и всё. Очень быстро, так что Ариадна даже не успела что-либо почувствовать. Она умерла. А мёртвым – уже всё равно.
Она продолжала убирать со стола после поминок, но душой была там – с папой. Правду говорят, что, пока родители живы, мы остаёмся детьми. А когда они уходят, наше детство кончается безвозвратно. Для отца она всегда была маленькой девочкой, а теперь она стала взрослой.
Нет, не взрослой. Мёртвой.
– Русалочка, иди, приляг, мы тут сами уберём, – сказал Влад.
Ариадна продолжала машинально собирать посуду. Вернее – её тело. Зомби. Она не возражала, когда стопку грязных тарелок забрали у неё из рук, а её саму, взяв за плечи, отвели в другую комнату и заставили лечь на кровать.
– Меня беспокоит, что она не плачет. Поплакала бы – может, легче бы стало...
– Может, потом поплачет, позже.
Это переговаривались Влад с Даниилом, убирая со стола. Ариадна лежала на кровати в своей комнате, глядя мёртвыми глазами в потолок.
Сорок дней прошли, как в тумане. Ариадна машинально ходила на работу – выдавать детям книги, а потом возвращалась в пустую тихую квартиру. Она не знала, откуда у неё взялись деньги на погребение; помнила только, что держала какие-то деньги в руках, причём немалые. Похороны были не самыми дешёвыми, на такие её сбережений не хватило бы. Думать о том, что их оплатили Влад с Даниилом, не хотелось. Но – приходилось, потому что, как только к Ариадне вернулась способность нормально думать, она сразу сопоставила факты. Её с отцом сбережения оказались вообще нетронутыми. Холодильник лопался от еды, за коммунальные услуги, интернет и телефон было уплачено, на счету за мобильную связь лежала хорошая сумма: разговаривай – не хочу. Мусор был выброшен, протекающий кухонный кран отремонтирован...
Кухонный кран. Отец собирался его починить, даже новые резиновые прокладки купил. За день до приступа.
Она стояла на коленях у кухонной мойки и тихонько выла, покачиваясь из стороны в сторону. Плотину прорвало, хляби разверзлись – слёзы лились потоками. Откуда-то из комнаты прибежал Даниил, склонился, обнял за плечи.
– Аришка, ты что? Что такое?
Оказывается, он был здесь. А она даже не заметила.
– Русалочка, всё хорошо, я с тобой.
Сердце вздрогнуло, как плетью огретое, с пульсирующими и тупо ноющими под ожоговым струпом словами «просто друг». Вздрогнуло от «Русалочки», вскрикнуло и забилось: не раздавило его каменной плитой, живо оно было, проклятущее!.. И болело.
– Не называй меня так, – глухо простонала Ариадна.
– Почему? – Даниил присел перед ней на корточки.
– Потому что только Влад... меня... так...
Даниил усмехнулся.
– Ну и что? Что ж делать, если ты в самом деле на неё похожа? Нет уж, буду называть тебя, как мне нравится, и ты мне не запретишь.
Она была жива. Жива. Если чувствует боль – значит, жива.
К лету Ариадна понемногу оттаяла. К душе вернулась чувствительность, к сердцу – боль. Теперь она знала точно: у Влада была девушка, а ей он мог предложить только дружбу. Ариадна решила смириться и принять такие условия, потому что совсем без Влада она не могла. Как растение чахнет и погибает без солнечного света, так и Ариадна не могла существовать без тёплого сияния Влада. Он был человек-солнце, а она – маленькая выжженная планетка, которая вращалась вокруг него, не в силах сойти с орбиты.
Иногда сердце роптало, и в нём копилась обида: зачем Влад приручил её? Зачем ослепил своим светом, если не мог дать ей такую любовь, о какой она мечтала? Зачем пришёл и назвал её своей Русалочкой?
Но разве виновато солнце в том, что, когда его лучи согревают напитанную влагой землю, зерно прорастает и тянется к нему? А потом настаёт зима, и растение гибнет от холода. Никто не виноват. Просто так устроен мир. Солнце не может не светить всему живому, и живое не может не радоваться его свету.
Просто радоваться. И жить.
А потом Влад вдруг пригласил её на выходные за город, на природу. Но ехал он не один, а с друзьями. Девушка его с ними не ехала: срочная работа вынуждала её остаться в городе.
Ариадна поначалу отказалась, но Влад мягко настаивал.
– Мои друзья – это моя семья, – сказал он. – И семья хочет посмотреть на тебя.
Девушка снова почувствовала себя под «всевидящим оком», как тогда, в университетской аудитории, но на сей раз ей стало страшновато.
– Ты не должна нас бояться, – сказал Влад, накрывая её руку своей. – Тебя никто не обидит.
– Вас? Кого это – вас? – спросила Ариадна, поёжившись.
Тогда-то она и услышала впервые о воинах Света. Они были призваны хранить в мире равновесие сил и не допускать, чтобы он, ввергнувшись в хаос, покатился к гибели. Но человечество только и делало, что уничтожало себя, а мир был готов вот-вот сойти с рельсов. В тонкости Влад не стал вдаваться, сказал лишь, что он – воин-ученик, и курс его обучения подходил к концу, но до мастера ему было ещё далеко. Кроме него ехало ещё пятеро человек: его отец – зрелый воин, Даниил – ученик, как и он сам, ещё два воина и мастер – их с Даниилом наставник. Пригласить Ариадну Владу порекомендовал именно он.
Ариадна не могла поверить своим ушам. Всё это звучало, как абсурд, выдумка. Какие-то воины Света. Секта? «Фантазии» чрезмерно увлекающихся эзотерикой людей... Или правда? Обычный преподаватель философии – воин Света?
Впрочем, следовало признать, что обычными они не были – ни Влад, ни Даниил. Ариадна чувствовала это. А чувства никогда её не обманывали, так повелось. Она просто верила Владу: разве солнце умеет лгать? Но если он сам заблуждается? Впрочем, выдумки это или нет, поездка на природу ничего дурного в себе как будто не таила – так чувствовалось Ариадне. О воинах Света она решила не думать. Она просто ехала с друзьями Влада за город.
Двухэтажный дом, старые тополя, запах близкой реки, две машины у двери, солнечные зайчики на асфальте, натянутые между стволами верёвки с бельём – такой была их отправная точка. Солнце пробивалось сквозь листву и кололо глаза лучами-иголками.
Что ж, с виду – обычные люди, не сумасшедшие и не сектанты, подумала она, увидев «семью» Влада. Его отец, Семён, ей понравился... Силой веяло от этого крепко сбитого мужчины с едва приметной сединой на висках, сквозила в нём та же «необычность», которую Ариадна чувствовала во Владе и Данииле. Ни с чем её не спутаешь, слишком характерные ощущения... Да, была в этих людях сила. Но в сказки про рыцарей-джедаев Ариадна не верила, хотя – сказка ложь, да в ней намёк. Но девушку на время захлестнули более понятные ей чувства: когда Семён просто, как-то по-домашнему улыбнулся, беря у неё сумку и укладывая в багажник машины, сердце сжалось, заболело: папа.
Ей удалось не пустить слёзы к глазам: для этого пришлось сжать сердце жестокой хваткой.
– Не перегни палку, сломаешь, – раздался вдруг голос совсем рядом, и девушка вздрогнула. – Лучше отпусти себя.
Она сразу почувствовала: это он, мастер. Пространство зазвенело, и на девушку накатил беспричинный страх, хотя голос был совсем не злой, да и его обладатель – человек как человек... Дяденька зрелого возраста, с морщинками на загорелом лице и светлыми, чуть насмешливыми глазами, в светлых джинсах и рубашке в голубую полоску с коротким рукавом. Кем он мог работать? В том, что он начальник, Ариадна почему-то не сомневалась. Аура властности окружала его. То ли из дома он вышел, то ли уже был во дворе...
Дыша встречным ветром, Ариадна всю дорогу пыталась «отпустить себя». Хорошо, что тот дяденька сел в другую машину, а то рядом с ним ей было немного не по себе... За рулём был Влад, рядом с ним сидел Семён, а Ариадна с Даниилом – сзади. Никто девушку ни о чём не спрашивал, и она, нахохлившись, забилась в угол...
Дяденьку звали Ярослав. На Ариадну он как будто не смотрел вовсе, но она чувствовала его мысленный «взгляд». Сзади возвышалась стена из сосен, впереди был обрыв, внизу – река. В одном более пологом месте можно было спуститься к воде, но Ариадна решила не рисковать.
Она ждала чего-то необычного, но ничего особенного не происходило. Поход как поход. С палатками, рыбалкой и ухой на костре. Ариадна постепенно расслабилась и перестала воспринимать «необычность» окружавших её людей так настороженно. Она ни о чём не спрашивала, и ей тоже никто не докучал вопросами. Будто она была знакома с ними всю жизнь. Может, воины Света – всё-таки выдумка, шутка? Какой-то нелепой казалась эта мысль при виде обыкновенных рыбачащих мужчин, хотя сосны нашёптывали ей какую-то грустную тайну... Ветер гладил её по волосам, утешая, как ребёнка, река уносила с собой печаль, а солнце... Их было два: одно в небе, и второе – рядом, её человек-солнце, Влад. Запутываясь пальцами в траве, Ариадна просила всё – небо, солнце, реку, землю – забрать её боль...
И всё-таки она ощущала себя гостьей, к которой приглядываются. Нет, её не рассматривали в буквальном смысле: мужчины занимались своими делами, а ей было позволено просто находиться рядом. От неё ничего не требовали: хочешь – помогай, хочешь – бездельничай и наслаждайся природой. Но совсем ничего не делать Ариадне было всё же неловко, и она вызвалась почистить картошку. Ей доверили это дело. Сидя на траве и снимая с картофелин длинные спирали кожуры, она чувствовала, как руки Влада касаются сзади её волос.
– Русалка ты моя... Как ты?
– Нормально, – проронила она.
– Здесь хорошо, правда? – Он нюхал её волосы, смешно сопя у неё за ухом.
– Угу, – был её ответ.
Его руки начали легонько массировать её напряжённые плечи.
– Расслабься. Просто получай удовольствие от общения с природой. На мужиков не обращай внимания и никого не бойся. Ты здесь – со мной.
Спираль кожуры прервалась и упала.
– В качестве кого?
– Моего друга, конечно.
Сердце заныло. Выжженные на нём слова «просто друг» хоть и зажили уже, и корочка сошла, оставив шрамы, но боль не уходила. На плечо лёг подбородок Влада.
– Ты понимаешь, что значит – друг? Это – самый близкий человек... Не менее близкий, чем возлюбленный или возлюбленная. А иногда и ближе. – И, видимо, чтобы рассмешить Ариадну, Влад пофыркал по-ежиному ей на ухо. – Рыбёшка ты моя маленькая...
Ей было щекотно и тепло, но сердце ныло – сладкой болью, пополам с нежностью. Да, близость душ – это прекрасно, но глупому сердцу было мало. Оно требовало человека-солнце в своё единоличное распоряжение, чтобы он принадлежал только Ариадне и никому более... Чтобы только её называл рыбёшкой и Русалочкой, чтобы только её волосы он гладил и только ей на ухо пел ежиные песни. Неразумное сердце оказалось собственником, эгоистичным и ревнивым, не говоря уже о теле, первобытные инстинкты которого было трудно обуздать и сердцу, и душе, и разуму.
Уха получилась вкусной. Сосны шептали над головой, убеждая её понять что-то, что она пока не в силах была понять, река звала вдаль. Что будет, если войти в её воды? Может ли она забрать её память, её чувства? Смыть их? Стать Летой...
На ночь все разошлись по палаткам – по двое. Для Ариадны взяли отдельную, дабы она не смущалась в мужской компании. Но, как ни крути, она всё равно смущалась и чувствовала себя чужой. Точнее, не чужой, а ребёнком среди взрослых. Ох уж эти загадочные взрослые, со своими «заморочками», непостижимыми детскому уму...
Желая ей спокойной ночи, Влад поцеловал её в нос, а она его – в глаза и брови. Он жмурился, как довольный кот, и Ариадна не удержалась от соблазна почесать его за ухом.
Она всегда плохо спала в непривычной обстановке, да и впечатлений сегодня было достаточно, чтобы надолго взбудоражить нервы. Образ реки стоял перед глазами, а земля куда-то уплывала из-под неё. А потом она услышала шёпот. Невнятный, слов не разобрать, очень холодный и пугающий. От дрожи первая дрёма слетела, как шёлковое покрывало, и Ариадна, поёжившись, закуталась потеплее.
Едва глаза закрылись, как снова – он, шёпот, просочился в палатку холодным дуновением. «Я – река, река... Возьму твои печали, смою твою память, войди в меня...»
Тёмная водная гладь блестела под луной, а за ней простиралась даль – бескрайняя, манящая. Уйти, затеряться. Кануть. Раствориться. Не быть, не чувствовать. Вода лизала пальцы ног, ластилась, как кошка, обещая забвение и безмятежность. Ариадна присела, чтобы погладить воду-кошку, и та лизнула ей руку.
А потом приняла в свои прохладные объятия. Подхватила, обласкала, зашептала, убаюкивая, и тихонько понесла... А может, и правда, стать русалкой?.. Тело охватила нега и лень, потом наполнила тяжесть, а со всех сторон слышался шепоток и смех. Её касались лёгкие холодные руки, и голоса звали: «К нам, к нам... останься с нами, забудь всё, мы избавим тебя от боли...» Душа наполнялась прохладным безразличием, а тело – тяжестью, и только на сердце ещё тепло пульсировал ожог – «друг». Холод уже подбирался и к нему, но натянулась и тревожно запела струнка, и сердце дёрнулось, как больной зуб. Боль возвращала к жизни, и холодные руки реки уже не соблазняли, а пугали. Но ноги отяжелели и не хотели шевелиться, а может, их свело судорогой. Вода уже заливала уши и нос. «Борись, борись, не сдавайся! Выплывай!» – приказывала струнка. Она, как горнист, играющий тревогу, посылала по всем нервам спешные приказы, и тело, запаниковав, задёргалось, руки начали грести, ноги наконец тоже вспомнили, как двигаться. Голова вынырнула над блестящей серебристо-лунной поверхностью, холодной, насмешливой и коварной. Струнка пела, и на её зов Ариадна поплыла, изо всех сил отбиваясь от щекочущих речных рук. «Быстрее, быстрее, только бы доплыть, только бы выжить», – в панике стучало сердце.
Плыть было недалеко. Ноги коснулись дна, ещё несколько взмахов – и она уже брела по колено в воде. Ночной ветер тут же обжёг её холодом, и она запрыгала, вытряхивая воду из ушей. Дрожа и стуча зубами, села на песок. Понесло же её купаться... Ведь чуть было на самом деле не стала русалкой!..
– Аришка, ты чего тут? – услышала она родной голос. – Купаешься, что ли?
Тёплые руки Влада закутали её в одеяло, и она, прильнув к его груди, пробормотала:
– Ага...
– А чего ночью-то? – засмеялся он, обнимая её.
– Не хотелось днём раздеваться при мужиках, – нашлась Ариадна. Надо же, удивилась она про себя. Голова-то варит, несмотря на пережитый страх – вот, даже объяснение придумала...
– ЧуднАя ты, – усмехнулся Влад. И добавил, размышляя вслух: – А может, мне тоже окунуться?
Ариадна вздрогнула при воспоминании о холодных руках, щекотавших её в воде, и уцепилась за рубашку Влада.
– Нет... Не советую, – сказала она. – Вода холодная.
Он внимательно заглянул ей в глаза. Потёмки не были для него помехой.
– Ты чего-то испугалась?
Ариадна мотнула головой. Говорить не хотелось.
– Ты ведь не только от холода дрожишь, – заметил Влад.
Она пожала плечами.
– Ну... Что-то меня там щекотало, – призналась она неохотно. – Рыба, наверно. Или водоросли.
– Гм... Рыба, говоришь? Ну, это ерунда, я рыбы не боюсь, – сказал Влад весело. – А водорослей – тем более.
И он, скинув одежду, бросился в реку. Девушка, сидя на песке, зябко куталась в одеяло и с беспокойством вслушивалась. Влад плескался, нырял, фыркал, а минут через десять выбрался на берег. Испуганным он не казался – только взбодрившимся. «Видимо, руки – это мне померещилось спросонок, – подумала Ариадна. – Наверно, и правда всего лишь водоросли...» Ну и дура, рассердилась она на себя. Какой-то речной травы испугаться...
Значит, и шёпот, забравшийся к ней в палатку и выманивший её к реке, тоже почудился?
Утром она слушала ветер в соснах с янтарными от солнца стволами и вспоминала ночное купание, как странный сон. Сидя между Владом и Даниилом, она грела руки о кружку с кофе, и ей было спокойно и уютно. Река снова стала светлой и безобидной, но её ночной облик навсегда запечатлелся в памяти Ариадны...
Она не заметила, как к ним подсел Ярослав.
– С добрым утром, – сказал он. – Ну, как спалось?
Ариадна не сразу поняла, к кому из них он обратился, но что-то подсказывало, что именно к ней.
– Хорошо, – чуть слышно ответила она.
Ярослав посмотрел на Влада и молча кивнул, поднялся и отошёл. Что всё это значило, Ариадна не имела понятия. Но почему-то вокруг стало чуть светлее. А птицы запели очень звонко, просто оглушительно.
- 27 июл 2012, 01:22
- Форум: Проза
- Тема: Нить Ариадны
- Ответы: 3
- Просмотры: 4038
Нить Ариадны
Нить Ариадны
часть 1
Елена Грушковская
АННОТАЦИЯ: Современные воины Света не машут мечами. Они - "бойцы невидимого фронта" и выполняют свой долг незаметно для людей, которые продолжают жить обычной жизнью, считая тех, кто бережёт равновесие, фантазёрами или странными типами.
Но, кем бы их ни считали, они - есть.
Влад - воин Света. Ариадна - всего лишь Русалочка с любящим сердцем. Их разлучила Чёрная река, переход через которую смертельно опасен даже для опытных воинов. Чтобы спасти любимого человека, Ариадне придётся войти в ледяные, несущие забвение воды...
____________________________________________________________________
Звенящая и яркая смесь из детских голосов и солнечных зайчиков наполняла двор, и Ариадна, закрыв глаза, слушала и улыбалась. Старая мощная ива лениво шелестела длинными серебристо-зелёными листьями, а под шатром её кроны располагалась песочница и три скамейки. Был конец мая, но солнце пригревало уже по-летнему, хотя в тени ещё чувствовалась прохлада. Ноги девушки жарко целовало солнце, а по спине бегали зябкие мурашки: холодом веяло от дома, в котором жила её маленькая воспитанница Ксюша, игравшая в песочнице с двумя другими малышами. Холодный дом, холодные люди. Холодный оценивающий взгляд Ксюшиной мамы, бизнес-леди: «Ну что ж, вы нам подходите».
Работающей матери было некогда заниматься ребёнком, и она платила за это Ариадне. Платила неплохо: одинокой девушке вполне хватало на жизнь. И сейчас трёхлетняя Ксюша в компании своей ровесницы Маши и двухлетнего Миши лепила куличики из песка, а Ариадна сидела на скамейке под раскидистой старой ивой, наблюдая за вознёй ребятишек. Мамы Маши и Миши беседовали на соседней скамейке: они занимались детьми сами, не прибегая к услугам нянь, в то время как их мужья – деловые люди – зарабатывали деньги.
Холодом веяло от этих людей, от их сухих, отмирающих, как осенние листья, душ. И от их дома, спиной к которому сейчас сидела Ариадна. Души детей были тёплыми и светлыми: они ещё не успели омертветь и потускнеть, как у взрослых. Две мамаши болтали «о своём, о девичьем», шелестя своими сухими душами, а ведь они были ещё молоды – лишь немногим старше Ариадны. Изредка они отвлекались на детей.
– Миша, фу, кака! Нельзя в рот песок! (Малыш захотел попробовать аппетитно выглядевший, похожий на тортик, куличик.)
– Машенька, не толкайся! Смотри, сколько формочек, бери любую, а ту оставь Ксюше! (Девочки не поделили формочку для куличиков.)
На Ариадну мамаши не обращали внимания. Не заговаривали с ней, даже не смотрели в её сторону. Ну да, она же просто няня, пустое место для них. Персонал. В одном ряду с домработницами и дворниками. Но они даже не подозревали, что Ариадну их собственные персоны интересовали ещё меньше: холод и сухость их душ мало добавляли им привлекательности в её глазах.
Ариадна чувствовала людей – определяла степень живости их душ. Дар это был или проклятие? Она не знала. С одной стороны, это помогало ей понять, кто чего стоит, с кем и в какой степени можно иметь дело, а с другой – она хотела бы, может быть, видеть меньше. Разве интересно жить, когда все люди видны как на ладони? Никакой загадки. Просто данность. Как если бы они ходили с табличками на груди: «Я подлец», «Я честный малый», «Я ценю в жизни только материальные блага», «Я ищу большую и чистую любовь» и так далее. И Ариадну иногда забавляли попытки людей выдать себя не за тех, кем они являлись на самом деле. Но чаще удручали. Грустно наблюдать притворство...
Люди с живыми, тёплыми душами были для неё как маяки, как костры в ночи. Они манили, грели, рядом с ними она оттаивала. А были люди-солнца. Их свет давал жизнь, вёл за собой, спасал, но мог и ослепить, если на него засмотреться. Таких людей было очень, очень мало.
Таким человеком-солнцем был для неё Влад...
Едва подумав о нём, девушка ощутила спиной присутствие кого-то знакомого. Не солнце, нет. Более удалённая звезда, не такая тёплая, но всё же довольно яркая. Можно было не оборачиваться, Ариадна уже знала, кто это. Впрочем, она обернулась.
В тени кроны ивы, держа руки в карманах чёрной джинсовой куртки, стоял Даниил – друг Влада. Пространство как будто вздрогнуло, волна силы накатила, мягко обняла Ариадну, как майский ветерок, чуть шевельнула все волоски на её теле и сомкнулась за спиной. Ариадна привычно поёжилась под своей бежевой ветровкой. Однако что-то странное, тревожное прозвучало в этой волне, что-то необычное. Низ живота заныл в дурном предчувствии.
Даниил подошёл, сел рядом. Выглядел он неважно: бледность, голубизна под глазами, сурово сжатые губы. То ли не выспался, то ли... Откинул с плеча Ариадны длинную светло-русую прядь:
– Привет, Русалочка.
Девушка усмехнулась одним уголком губ:
– Я тебе не Русалочка.
Ну да, это прозвище дал ей Влад, и Ариадну коробило, когда кто-то ещё называл её так. Право на это обращение она признавала только за Владом, но Даниил в шутку всё равно посягал на него. Но сегодня, похоже, ему было не до шуток: он даже не улыбнулся, а в его голосе Ариадне почудилась усталость.
Молодые мамаши на соседней скамейке оживились. Конечно, начались «женские штучки». Постреливая в сторону Даниила глазами, дамы принялись охорашиваться: одна поправила волосы, другая одёрнула лёгкий джемперок. Ну, ещё бы: такой видный мужчина! Высокий, широкоплечий, тёмная густая шевелюра, голубые глаза. Джинсы сидели на нём отлично, подчёркивая красивые, тренированные ноги. Повезло же этой серой мышке, у которой всего-то достоинств – длинные русалочьи волосы да зелёные глазищи... А в остальном – ни кожи, ни рожи. Почему самые классные парни достаются всяким убожествам?..
Ариадна повернула лицо на шелест их душ и взглянула каждой в глаза. Оживление соседок подействовало на неё, как порыв неприятного, холодного ветра. От её взгляда они как будто смутились, отвели глаза и продолжили прерванный появлением Даниила пустяковый трёп, как ни в чём не бывало.
Даниил задумчиво смотрел на играющих детей, широко расставив ноги и облокотившись на колени. Его большие руки с проступающими под кожей шнурами жил устало свисали, часы небрежно болтались на запястье.
– Как дела, Ариша? – спросил он буднично.
Он мог сколько угодно делать вид, что всё в порядке: обмануть Ариадну было невозможно. От тревоги воздух будто загустел и замер, свет померк, солнечные зайчики на асфальте потускнели.
– Нормально, – ответила Ариадна. И чуть слышно спросила: – Дань, что-то случилось? Ты какой-то бледный сегодня.
Даниил чуть поморщился.
– Устал немного.
– Опять мир спасали? – усмехнулась девушка. Усмешка была только маской, внутри она была сплошным натянутым нервом.
Даниил не улыбнулся в ответ, по-прежнему глядя на малышню в песочнице. Не спешил рассказывать: две пары слишком любопытных ушей сидели на соседней скамейке. Он не смотрел на мамочек прямо, но держал в поле зрения. Ариадна кожей чувствовала, как он их сканирует. Каждая секунда ожидания падала, как крупица соли на открытую рану.
Мимолётный скользящий взгляд Даниила – и мамаши «оглохли»: он заблокировал их восприятие. Теперь можно было говорить свободно о чём угодно: соседки просто не слышали никого, кроме друг друга.
– Нет, мир пока держится, – заговорил наконец Даниил, отвечая на вопрос Ариадны. И сообщил: – Владька в переплёт попал, Ариш.
Ледяной панцирь тяжело опустился на плечи Ариадны, сдавил грудь, остановил сердце. Мертвящий холод разлился по всему телу. Голос Даниила слышался сквозь какое-то жужжание:
– Вернее, сначала Семён, его отец, попал. Там одно существо сюда прорваться пыталось... Тёмное, не из нашего мира. Нельзя было его к нам пускать, и Семён с ним схлестнулся. Прогнать-то прогнал, только оно его с собой утащило... Владька спасать его отправился... Вернее, мы с ним. Вместе. Не получилось у нас... Я вернулся, а Влад там, между мирами, завис. И отца не вытащил, и сам застрял. Искать его надо.
Ариадна пришла в себя, почувствовав тёплые ладони на лице. Скованные смертным холодом щёки оттаивали, чувствуя нежные поглаживания.
– Ариш... Русалочка. Нам твоя помощь нужна. Соберись, пожалуйста, возьми себя в руки, – сказал Даниил ласково, но твёрдо.
Оттаявшие, чуть ожившие губы Ариадны пробормотали:
– Я? Но я же ничего... не умею.
– От тебя не потребуется каких-то сложных умений. Ты нам нужна как компас. Как путеводная нить. Мы всё сделаем сами.
Солнечные зайчики плясали на асфальте, мамаши продолжали трещать без умолку на соседней скамейке. Они понятия не имели, кем был этот обаятельный незнакомец, не подозревали они ничего и о существовании ордена воинов Света, и о том, что этот орден делает для мира. Сама Ариадна ещё год назад ничего о нём не знала. Пока не встретила Влада.
*
Тогда она ещё не нянчила чужих детей, а работала в детской библиотеке. Был жив отец, и можно было мириться с крошечной зарплатой: если прибавить к ней его пенсию, получался доход, достаточный для скромного существования – скромного, но не впроголодь.
Ранним вьюжным утром Ариадна стояла на остановке. Её знобило, глаза слезились от ветра, болела голова, половину носа заложило, в горле царапало – словом, полный набор для больничного, который она, собственно, и намеревалась получить. Больная и совершенно разбитая, она исключительно силой воли подняла своё несчастное, расхворавшееся тело с постели в шесть утра – физических сил уже не было, – чтобы достать в регистратуре поликлиники талончик к терапевту.
Сумрак, метель, фонарь, остановка. Прислонившись к стенке остановочного павильона, девушка закрыла глаза и погрузилась в болезненную, зябкую дрёму. Будь оно неладно, это ОРЗ. Ну, на то она и зима, чтобы болеть...
– Можно не болеть круглый год, даже зимой, – раздался рядом весёлый, бодрый и, как Ариадне показалось, какой-то летний голос. При его звуках почему-то вспоминался деревянный причал, старая лодка, камыши, стрекозы, запах воды... Лето.
Она открыла глаза, чтобы посмотреть на обладателя столь приятного голоса. Своим чутьём Ариадна уже определила его категорию – человек-солнце, и удивилась. Таких она встречала, может быть, всего одного-двух за всю свою жизнь. В тусклом свете остановочного фонаря она разглядела высокую, спортивного телосложения фигуру в короткой кожаной куртке на меху, норковой шапке с козырьком и кожаной папкой для документов под мышкой. Едва взглянув в его приветливо искрящиеся из-под козырька тёмные глаза, девушка удивительным образом согрелась. Озноб отпустил её, а на лице сама собой расцвела улыбка.
– Что-то мне слабо верится, что можно совсем не болеть, – усмехнулась Ариадна, поёживаясь от приятных мурашек под дублёнкой.
– Поверьте, можно, – улыбнулся в ответ незнакомец. – Хотите, вылечу вас?
Хоть он и был «солнцем», но на это предложение Ариадна посмотрела весьма скептически. Впрочем, признаться в том, что она ему просто не верит, девушке было почему-то неловко, и она ответила:
– Да ладно... Не стоит утруждаться. Я как-нибудь сама... Традиционными средствами.
Незнакомец покачал головой.
– Прямо как в анекдоте: «Садись, дяденька, поедем. – Да некогда, идти надо». Только вместо упрямого дяденьки, не видящего своей выгоды, – упрямая девушка.
У Ариадны невольно вырвался смешок, и она с удивлением поняла, что головная боль тоже прошла. Чудеса. Да и стоять она теперь могла, не наваливаясь на стенку: сил прибавилось. А в ушах шуршал камыш и трещали стрекозы...
– Ох уж эти очереди, – вздохнул незнакомец. – Намаетесь, пока на приём к врачу попадёте.
Ариадна обречённо пожала плечами: да, приходилось признать, что посещение поликлиники для больного – ещё больший стресс, чем сама болезнь. И, осмелев, спросила:
– А вы куда в такую рань?
– На лекции, – ответил человек-солнце.
– Учитесь? – спросила Ариадна.
Он коротко качнул головой.
– Преподаю.
– И что вы преподаёте?
– Философию.
Оценив телосложение незнакомца, его подтянутый, спортивный вид, Ариадна невольно вспомнила собственного преподавателя философии – щуплого, сутулого, насквозь прокуренного и в очках с такими толстыми стёклами, что глаза за ними казались двумя моргающими точечками. «Философ» был скучный и занудный, но добрый и простодушный: пользуясь его плохим зрением и наивной верой в честность, студенты в открытую «шпаргалили» на зачётах и экзаменах, обманывая рассеянного и доверчивого препода. «У этого, пожалуй, на экзамене не спишешь», – усмехнулась Ариадна и удивилась, вдруг почувствовав себя под взглядом незнакомца не выучившей материал нерадивой студенткой – прогульщицей и двоечницей. И это притом, что училась она на самом деле только на «хор.» и «отл.»! И «философа» не обманывала, всегда сдавала честно.
– Что, не похож я на преподавателя? – засмеялся человек-солнце. – Да, есть немного. Меня поначалу вахтёрши признавать не хотели, всё требовали студенческий билет, когда я просил ключ от аудитории.
От его смеха внутри у Ариадны разлилось тепло. Как же она раньше жила, не слыша его? Она и не знала, какой радости была все эти годы лишена. Она зябла в потёмках, не имея возможности нежиться в лучах этого «солнца», она упустила... Много же она упустила.
Это потом она узнала, что его зовут Влад и что он – воин Света. Ещё ученик, но уже многое может. Пока же он для Ариадны был просто человеком-солнцем, развеселившим её среди метели в это ужасное, тёмное зимнее утро и вернувшим ей хорошее самочувствие.
Стоя в очереди в кабинет терапевта, она уже не чувствовала себя больной. Даже заложенный нос сам прочистился и задышал. Когда перед ней оставалось всего три человека, в голове мелькнуло: «А может – ну его, этот больничный?» Не веря, что она произносит это, девушка сказала стоявшему за ней мужчине:
– Ээ... Я... не буду стоять. Мне нужно идти, так что заходите вот за этой женщиной.
Её проводили удивлёнными взглядами, а она протянула гардеробщице бирку, получила свою дублёнку, оделась и вышла на улицу. Шагая по заметённому снегом тротуару, она вспоминала утренний разговор с незнакомцем. А ведь первыми его словами, обращёнными к ней, был ответ на её мысли, а не на произнесённую вслух фразу! – осенило девушку. Она только ПОДУМАЛА, что зима предназначена для того, чтобы болеть, а он – тут как тут. Она даже не слышала, как он подошёл. Хотя, может быть, он уже стоял на остановке, когда она туда пришла.
Но самым главным было, конечно, это чудесное выздоровление. К вечеру от симптомов ОРЗ не осталось и следа.
Но с этого дня Ариадна заболела другой болезнью... Эта болезнь называлась «Влад».
Она сожалела, что они так и не обменялись ни телефонами, ни адресами электронной почты. Думала, что больше никогда его не встретит. Как же его теперь искать?
Искать не пришлось: человек-солнце сам её нашёл. Точнее, они опять встретились случайно. Хотя случайно ли?.. Случайности – давно задуманные, но преподнесённые в нужный момент ходы судьбы.
Они просто сели в одну маршрутку. Человек-солнце с улыбкой протянул деньги:
– Передайте на билет, пожалуйста.
Их руки соприкоснулись, и тогда Ариадна впервые почувствовала эту волну силы, приподнимающую все волоски на теле и смыкающуюся за лопатками.
Она уже не помнила, куда и зачем ехала, когда они вместе вышли из маршрутки на какой-то остановке. Просто шли и шли куда глаза глядят, разговаривая обо всём подряд. Сейчас Ариадна уже и не помнила, о чём они тогда болтали, но в памяти отпечаталось, как она смеялась до боли в лицевых мускулах.
Он разрешил ей поприсутствовать на одном из своих занятий. Ариадну поразило, какая свободная и ненапряжённая, но деловая, спокойная и доброжелательная царила атмосфера в аудитории. Никто не бездельничал, не смотрел, скучая, в окно, не лузгал семечки «на камчатке», не готовился по какому-то другому предмету: философия и только философия. Все владели материалом, все были заинтересованы. Сидя за последним столом, Ариадна совершенно растворилась в разговоре, в пространстве, во Владе. Студенты не обращали на неё внимания, да и Влад, казалось, тоже, но девушку не покидало чувство, что он, даже не глядя, держит её в поле своего внимания. Да уж, под таким «всевидящим оком» даже просто подумать о шпаргалках было немыслимо. Но страха или дискомфорта она не ощущала. Поначалу было немного не по себе, но постепенно она привыкла. Это внимание отличалось дружелюбием, уважительностью, не угнетало и не запугивало, напротив – Ариадне было приятно его на себе испытывать.
Пара закончилась, студенты покинули аудиторию, и они остались наедине.
– Ну, как тебе? – спросил Влад.
– Мне понравилось, – призналась Ариадна. – Хотела бы я быть твоей студенткой!..
Он тоже зашёл к ней на работу – нагрянул совершенно неожиданно в обеденный перерыв. Коллеги Ариадны, в большинстве своём женщины, засмотрелись на высокого, ладно сложенного молодого мужчину с тёплыми карими глазами и чуть вьющимися светло-каштановыми волосами, их очаровала его открытая улыбка и спокойно-доброжелательная, но не слишком развязная манера держаться. Ариадна, сама не зная отчего, вспыхнула, как маков цвет. Когда Влад ушёл, на неё насели с расспросами: кто таков, откуда, как давно они с Ариадной встречаются – словом, естественное женское любопытство. Девушка ответила:
– Мы... не встречаемся. Он просто друг.
Это «просто друг» стало её самой большой неотступной болью. Влад не ухаживал, не дарил цветов, целовал её только в щёчку или в лоб – благо, лоб Ариадны был как раз на уровне его губ, не позволял себе обнять её с хотя бы каким-то намёком на страсть – только с дружеским теплом. Поначалу Ариадну озадачивала такая сдержанность, и она, устав мучиться в неизвестности, решила сама «прозондировать почву».
На Восьмое марта Влад в первый раз подарил ей цветы, а также набор товаров от популярной пчеловодческой компании: крем с пчелиным ядом, экстракт прополиса на масле, баночку мёда с какими-то добавками и крем для рук.
– Всё это очень хорошее и полезное, – сказал он. – А мёд – ещё и очень вкусный. Такого ты на рынке или в магазине не купишь.
– Спасибо, – пробормотала Ариадна, краснея. И решилась... Момент настал.
Чуть приподнявшись на цыпочки, зажмурилась и прильнула дрожащими губами к губам Влада. Сердце колотилось, как бешеное, стало трудно дышать...
Он не оттолкнул её, его губы даже ласково ответили на поцелуй, но продлилось это недолго. Влад мягко отстранил девушку, взглянул в глаза – серьёзно и чуть грустно. Эта грусть окатила Ариадну холодной волной, колени затряслись, сердце замерло. А Влад тихонько засмеялся, держа её за плечи:
– Ты чего такая перепуганная? – И потёрся носом о её нос, пропустил прядь её волос между пальцами. – Русалочка ты моя. Надо было ещё шампунь купить для твоих чудесных волос, эта фирма не только кремы и мёд выпускает, но и шампуни производит – тоже с добавками. Ладно, в следующий раз куплю.
Ариадну трясло. Она пыталась держаться как ни в чём не бывало, попыталась улыбнуться, но не получилось. Влад с беспокойством заглядывал ей в глаза.
– Ариш, ну ты чего?
– Ничего... нормально. Нормально. – Ариадне удалось наконец изобразить улыбку и поймать дыхание.
– Не прикидывайся, я вижу, – сказал Влад грустно. – Ну, иди сюда.
Он обнял её, щекотно дыша ей в ухо. Нет... Она чувствовала: так не обнимает любящий мужчина. Скорее – старший брат, друг...
«Просто друг» – эти слова выжглись на её сердце калёным железом.
В этот день они совсем недолго погуляли: Ариадна, будучи больше не в силах беззвучно, с улыбкой на лице носить в груди обожжённое, саднящее от боли сердце, засобиралась домой. Ей хотелось спрятаться от всех. Залезть в раковину и не высовываться. Влад, улыбнувшись грустно и виновато, сказал только:
– Ладно... Домой так домой.
В тот же вечер у Ариадны подскочила температура. Подарок Влада оказался кстати: она пила горячее молоко с прополисом и мёдом, но, как ни хороши были эти продукты, ожог на сердце они не могли вылечить...
часть 1
Елена Грушковская
АННОТАЦИЯ: Современные воины Света не машут мечами. Они - "бойцы невидимого фронта" и выполняют свой долг незаметно для людей, которые продолжают жить обычной жизнью, считая тех, кто бережёт равновесие, фантазёрами или странными типами.
Но, кем бы их ни считали, они - есть.
Влад - воин Света. Ариадна - всего лишь Русалочка с любящим сердцем. Их разлучила Чёрная река, переход через которую смертельно опасен даже для опытных воинов. Чтобы спасти любимого человека, Ариадне придётся войти в ледяные, несущие забвение воды...
____________________________________________________________________
Звенящая и яркая смесь из детских голосов и солнечных зайчиков наполняла двор, и Ариадна, закрыв глаза, слушала и улыбалась. Старая мощная ива лениво шелестела длинными серебристо-зелёными листьями, а под шатром её кроны располагалась песочница и три скамейки. Был конец мая, но солнце пригревало уже по-летнему, хотя в тени ещё чувствовалась прохлада. Ноги девушки жарко целовало солнце, а по спине бегали зябкие мурашки: холодом веяло от дома, в котором жила её маленькая воспитанница Ксюша, игравшая в песочнице с двумя другими малышами. Холодный дом, холодные люди. Холодный оценивающий взгляд Ксюшиной мамы, бизнес-леди: «Ну что ж, вы нам подходите».
Работающей матери было некогда заниматься ребёнком, и она платила за это Ариадне. Платила неплохо: одинокой девушке вполне хватало на жизнь. И сейчас трёхлетняя Ксюша в компании своей ровесницы Маши и двухлетнего Миши лепила куличики из песка, а Ариадна сидела на скамейке под раскидистой старой ивой, наблюдая за вознёй ребятишек. Мамы Маши и Миши беседовали на соседней скамейке: они занимались детьми сами, не прибегая к услугам нянь, в то время как их мужья – деловые люди – зарабатывали деньги.
Холодом веяло от этих людей, от их сухих, отмирающих, как осенние листья, душ. И от их дома, спиной к которому сейчас сидела Ариадна. Души детей были тёплыми и светлыми: они ещё не успели омертветь и потускнеть, как у взрослых. Две мамаши болтали «о своём, о девичьем», шелестя своими сухими душами, а ведь они были ещё молоды – лишь немногим старше Ариадны. Изредка они отвлекались на детей.
– Миша, фу, кака! Нельзя в рот песок! (Малыш захотел попробовать аппетитно выглядевший, похожий на тортик, куличик.)
– Машенька, не толкайся! Смотри, сколько формочек, бери любую, а ту оставь Ксюше! (Девочки не поделили формочку для куличиков.)
На Ариадну мамаши не обращали внимания. Не заговаривали с ней, даже не смотрели в её сторону. Ну да, она же просто няня, пустое место для них. Персонал. В одном ряду с домработницами и дворниками. Но они даже не подозревали, что Ариадну их собственные персоны интересовали ещё меньше: холод и сухость их душ мало добавляли им привлекательности в её глазах.
Ариадна чувствовала людей – определяла степень живости их душ. Дар это был или проклятие? Она не знала. С одной стороны, это помогало ей понять, кто чего стоит, с кем и в какой степени можно иметь дело, а с другой – она хотела бы, может быть, видеть меньше. Разве интересно жить, когда все люди видны как на ладони? Никакой загадки. Просто данность. Как если бы они ходили с табличками на груди: «Я подлец», «Я честный малый», «Я ценю в жизни только материальные блага», «Я ищу большую и чистую любовь» и так далее. И Ариадну иногда забавляли попытки людей выдать себя не за тех, кем они являлись на самом деле. Но чаще удручали. Грустно наблюдать притворство...
Люди с живыми, тёплыми душами были для неё как маяки, как костры в ночи. Они манили, грели, рядом с ними она оттаивала. А были люди-солнца. Их свет давал жизнь, вёл за собой, спасал, но мог и ослепить, если на него засмотреться. Таких людей было очень, очень мало.
Таким человеком-солнцем был для неё Влад...
Едва подумав о нём, девушка ощутила спиной присутствие кого-то знакомого. Не солнце, нет. Более удалённая звезда, не такая тёплая, но всё же довольно яркая. Можно было не оборачиваться, Ариадна уже знала, кто это. Впрочем, она обернулась.
В тени кроны ивы, держа руки в карманах чёрной джинсовой куртки, стоял Даниил – друг Влада. Пространство как будто вздрогнуло, волна силы накатила, мягко обняла Ариадну, как майский ветерок, чуть шевельнула все волоски на её теле и сомкнулась за спиной. Ариадна привычно поёжилась под своей бежевой ветровкой. Однако что-то странное, тревожное прозвучало в этой волне, что-то необычное. Низ живота заныл в дурном предчувствии.
Даниил подошёл, сел рядом. Выглядел он неважно: бледность, голубизна под глазами, сурово сжатые губы. То ли не выспался, то ли... Откинул с плеча Ариадны длинную светло-русую прядь:
– Привет, Русалочка.
Девушка усмехнулась одним уголком губ:
– Я тебе не Русалочка.
Ну да, это прозвище дал ей Влад, и Ариадну коробило, когда кто-то ещё называл её так. Право на это обращение она признавала только за Владом, но Даниил в шутку всё равно посягал на него. Но сегодня, похоже, ему было не до шуток: он даже не улыбнулся, а в его голосе Ариадне почудилась усталость.
Молодые мамаши на соседней скамейке оживились. Конечно, начались «женские штучки». Постреливая в сторону Даниила глазами, дамы принялись охорашиваться: одна поправила волосы, другая одёрнула лёгкий джемперок. Ну, ещё бы: такой видный мужчина! Высокий, широкоплечий, тёмная густая шевелюра, голубые глаза. Джинсы сидели на нём отлично, подчёркивая красивые, тренированные ноги. Повезло же этой серой мышке, у которой всего-то достоинств – длинные русалочьи волосы да зелёные глазищи... А в остальном – ни кожи, ни рожи. Почему самые классные парни достаются всяким убожествам?..
Ариадна повернула лицо на шелест их душ и взглянула каждой в глаза. Оживление соседок подействовало на неё, как порыв неприятного, холодного ветра. От её взгляда они как будто смутились, отвели глаза и продолжили прерванный появлением Даниила пустяковый трёп, как ни в чём не бывало.
Даниил задумчиво смотрел на играющих детей, широко расставив ноги и облокотившись на колени. Его большие руки с проступающими под кожей шнурами жил устало свисали, часы небрежно болтались на запястье.
– Как дела, Ариша? – спросил он буднично.
Он мог сколько угодно делать вид, что всё в порядке: обмануть Ариадну было невозможно. От тревоги воздух будто загустел и замер, свет померк, солнечные зайчики на асфальте потускнели.
– Нормально, – ответила Ариадна. И чуть слышно спросила: – Дань, что-то случилось? Ты какой-то бледный сегодня.
Даниил чуть поморщился.
– Устал немного.
– Опять мир спасали? – усмехнулась девушка. Усмешка была только маской, внутри она была сплошным натянутым нервом.
Даниил не улыбнулся в ответ, по-прежнему глядя на малышню в песочнице. Не спешил рассказывать: две пары слишком любопытных ушей сидели на соседней скамейке. Он не смотрел на мамочек прямо, но держал в поле зрения. Ариадна кожей чувствовала, как он их сканирует. Каждая секунда ожидания падала, как крупица соли на открытую рану.
Мимолётный скользящий взгляд Даниила – и мамаши «оглохли»: он заблокировал их восприятие. Теперь можно было говорить свободно о чём угодно: соседки просто не слышали никого, кроме друг друга.
– Нет, мир пока держится, – заговорил наконец Даниил, отвечая на вопрос Ариадны. И сообщил: – Владька в переплёт попал, Ариш.
Ледяной панцирь тяжело опустился на плечи Ариадны, сдавил грудь, остановил сердце. Мертвящий холод разлился по всему телу. Голос Даниила слышался сквозь какое-то жужжание:
– Вернее, сначала Семён, его отец, попал. Там одно существо сюда прорваться пыталось... Тёмное, не из нашего мира. Нельзя было его к нам пускать, и Семён с ним схлестнулся. Прогнать-то прогнал, только оно его с собой утащило... Владька спасать его отправился... Вернее, мы с ним. Вместе. Не получилось у нас... Я вернулся, а Влад там, между мирами, завис. И отца не вытащил, и сам застрял. Искать его надо.
Ариадна пришла в себя, почувствовав тёплые ладони на лице. Скованные смертным холодом щёки оттаивали, чувствуя нежные поглаживания.
– Ариш... Русалочка. Нам твоя помощь нужна. Соберись, пожалуйста, возьми себя в руки, – сказал Даниил ласково, но твёрдо.
Оттаявшие, чуть ожившие губы Ариадны пробормотали:
– Я? Но я же ничего... не умею.
– От тебя не потребуется каких-то сложных умений. Ты нам нужна как компас. Как путеводная нить. Мы всё сделаем сами.
Солнечные зайчики плясали на асфальте, мамаши продолжали трещать без умолку на соседней скамейке. Они понятия не имели, кем был этот обаятельный незнакомец, не подозревали они ничего и о существовании ордена воинов Света, и о том, что этот орден делает для мира. Сама Ариадна ещё год назад ничего о нём не знала. Пока не встретила Влада.
*
Тогда она ещё не нянчила чужих детей, а работала в детской библиотеке. Был жив отец, и можно было мириться с крошечной зарплатой: если прибавить к ней его пенсию, получался доход, достаточный для скромного существования – скромного, но не впроголодь.
Ранним вьюжным утром Ариадна стояла на остановке. Её знобило, глаза слезились от ветра, болела голова, половину носа заложило, в горле царапало – словом, полный набор для больничного, который она, собственно, и намеревалась получить. Больная и совершенно разбитая, она исключительно силой воли подняла своё несчастное, расхворавшееся тело с постели в шесть утра – физических сил уже не было, – чтобы достать в регистратуре поликлиники талончик к терапевту.
Сумрак, метель, фонарь, остановка. Прислонившись к стенке остановочного павильона, девушка закрыла глаза и погрузилась в болезненную, зябкую дрёму. Будь оно неладно, это ОРЗ. Ну, на то она и зима, чтобы болеть...
– Можно не болеть круглый год, даже зимой, – раздался рядом весёлый, бодрый и, как Ариадне показалось, какой-то летний голос. При его звуках почему-то вспоминался деревянный причал, старая лодка, камыши, стрекозы, запах воды... Лето.
Она открыла глаза, чтобы посмотреть на обладателя столь приятного голоса. Своим чутьём Ариадна уже определила его категорию – человек-солнце, и удивилась. Таких она встречала, может быть, всего одного-двух за всю свою жизнь. В тусклом свете остановочного фонаря она разглядела высокую, спортивного телосложения фигуру в короткой кожаной куртке на меху, норковой шапке с козырьком и кожаной папкой для документов под мышкой. Едва взглянув в его приветливо искрящиеся из-под козырька тёмные глаза, девушка удивительным образом согрелась. Озноб отпустил её, а на лице сама собой расцвела улыбка.
– Что-то мне слабо верится, что можно совсем не болеть, – усмехнулась Ариадна, поёживаясь от приятных мурашек под дублёнкой.
– Поверьте, можно, – улыбнулся в ответ незнакомец. – Хотите, вылечу вас?
Хоть он и был «солнцем», но на это предложение Ариадна посмотрела весьма скептически. Впрочем, признаться в том, что она ему просто не верит, девушке было почему-то неловко, и она ответила:
– Да ладно... Не стоит утруждаться. Я как-нибудь сама... Традиционными средствами.
Незнакомец покачал головой.
– Прямо как в анекдоте: «Садись, дяденька, поедем. – Да некогда, идти надо». Только вместо упрямого дяденьки, не видящего своей выгоды, – упрямая девушка.
У Ариадны невольно вырвался смешок, и она с удивлением поняла, что головная боль тоже прошла. Чудеса. Да и стоять она теперь могла, не наваливаясь на стенку: сил прибавилось. А в ушах шуршал камыш и трещали стрекозы...
– Ох уж эти очереди, – вздохнул незнакомец. – Намаетесь, пока на приём к врачу попадёте.
Ариадна обречённо пожала плечами: да, приходилось признать, что посещение поликлиники для больного – ещё больший стресс, чем сама болезнь. И, осмелев, спросила:
– А вы куда в такую рань?
– На лекции, – ответил человек-солнце.
– Учитесь? – спросила Ариадна.
Он коротко качнул головой.
– Преподаю.
– И что вы преподаёте?
– Философию.
Оценив телосложение незнакомца, его подтянутый, спортивный вид, Ариадна невольно вспомнила собственного преподавателя философии – щуплого, сутулого, насквозь прокуренного и в очках с такими толстыми стёклами, что глаза за ними казались двумя моргающими точечками. «Философ» был скучный и занудный, но добрый и простодушный: пользуясь его плохим зрением и наивной верой в честность, студенты в открытую «шпаргалили» на зачётах и экзаменах, обманывая рассеянного и доверчивого препода. «У этого, пожалуй, на экзамене не спишешь», – усмехнулась Ариадна и удивилась, вдруг почувствовав себя под взглядом незнакомца не выучившей материал нерадивой студенткой – прогульщицей и двоечницей. И это притом, что училась она на самом деле только на «хор.» и «отл.»! И «философа» не обманывала, всегда сдавала честно.
– Что, не похож я на преподавателя? – засмеялся человек-солнце. – Да, есть немного. Меня поначалу вахтёрши признавать не хотели, всё требовали студенческий билет, когда я просил ключ от аудитории.
От его смеха внутри у Ариадны разлилось тепло. Как же она раньше жила, не слыша его? Она и не знала, какой радости была все эти годы лишена. Она зябла в потёмках, не имея возможности нежиться в лучах этого «солнца», она упустила... Много же она упустила.
Это потом она узнала, что его зовут Влад и что он – воин Света. Ещё ученик, но уже многое может. Пока же он для Ариадны был просто человеком-солнцем, развеселившим её среди метели в это ужасное, тёмное зимнее утро и вернувшим ей хорошее самочувствие.
Стоя в очереди в кабинет терапевта, она уже не чувствовала себя больной. Даже заложенный нос сам прочистился и задышал. Когда перед ней оставалось всего три человека, в голове мелькнуло: «А может – ну его, этот больничный?» Не веря, что она произносит это, девушка сказала стоявшему за ней мужчине:
– Ээ... Я... не буду стоять. Мне нужно идти, так что заходите вот за этой женщиной.
Её проводили удивлёнными взглядами, а она протянула гардеробщице бирку, получила свою дублёнку, оделась и вышла на улицу. Шагая по заметённому снегом тротуару, она вспоминала утренний разговор с незнакомцем. А ведь первыми его словами, обращёнными к ней, был ответ на её мысли, а не на произнесённую вслух фразу! – осенило девушку. Она только ПОДУМАЛА, что зима предназначена для того, чтобы болеть, а он – тут как тут. Она даже не слышала, как он подошёл. Хотя, может быть, он уже стоял на остановке, когда она туда пришла.
Но самым главным было, конечно, это чудесное выздоровление. К вечеру от симптомов ОРЗ не осталось и следа.
Но с этого дня Ариадна заболела другой болезнью... Эта болезнь называлась «Влад».
Она сожалела, что они так и не обменялись ни телефонами, ни адресами электронной почты. Думала, что больше никогда его не встретит. Как же его теперь искать?
Искать не пришлось: человек-солнце сам её нашёл. Точнее, они опять встретились случайно. Хотя случайно ли?.. Случайности – давно задуманные, но преподнесённые в нужный момент ходы судьбы.
Они просто сели в одну маршрутку. Человек-солнце с улыбкой протянул деньги:
– Передайте на билет, пожалуйста.
Их руки соприкоснулись, и тогда Ариадна впервые почувствовала эту волну силы, приподнимающую все волоски на теле и смыкающуюся за лопатками.
Она уже не помнила, куда и зачем ехала, когда они вместе вышли из маршрутки на какой-то остановке. Просто шли и шли куда глаза глядят, разговаривая обо всём подряд. Сейчас Ариадна уже и не помнила, о чём они тогда болтали, но в памяти отпечаталось, как она смеялась до боли в лицевых мускулах.
Он разрешил ей поприсутствовать на одном из своих занятий. Ариадну поразило, какая свободная и ненапряжённая, но деловая, спокойная и доброжелательная царила атмосфера в аудитории. Никто не бездельничал, не смотрел, скучая, в окно, не лузгал семечки «на камчатке», не готовился по какому-то другому предмету: философия и только философия. Все владели материалом, все были заинтересованы. Сидя за последним столом, Ариадна совершенно растворилась в разговоре, в пространстве, во Владе. Студенты не обращали на неё внимания, да и Влад, казалось, тоже, но девушку не покидало чувство, что он, даже не глядя, держит её в поле своего внимания. Да уж, под таким «всевидящим оком» даже просто подумать о шпаргалках было немыслимо. Но страха или дискомфорта она не ощущала. Поначалу было немного не по себе, но постепенно она привыкла. Это внимание отличалось дружелюбием, уважительностью, не угнетало и не запугивало, напротив – Ариадне было приятно его на себе испытывать.
Пара закончилась, студенты покинули аудиторию, и они остались наедине.
– Ну, как тебе? – спросил Влад.
– Мне понравилось, – призналась Ариадна. – Хотела бы я быть твоей студенткой!..
Он тоже зашёл к ней на работу – нагрянул совершенно неожиданно в обеденный перерыв. Коллеги Ариадны, в большинстве своём женщины, засмотрелись на высокого, ладно сложенного молодого мужчину с тёплыми карими глазами и чуть вьющимися светло-каштановыми волосами, их очаровала его открытая улыбка и спокойно-доброжелательная, но не слишком развязная манера держаться. Ариадна, сама не зная отчего, вспыхнула, как маков цвет. Когда Влад ушёл, на неё насели с расспросами: кто таков, откуда, как давно они с Ариадной встречаются – словом, естественное женское любопытство. Девушка ответила:
– Мы... не встречаемся. Он просто друг.
Это «просто друг» стало её самой большой неотступной болью. Влад не ухаживал, не дарил цветов, целовал её только в щёчку или в лоб – благо, лоб Ариадны был как раз на уровне его губ, не позволял себе обнять её с хотя бы каким-то намёком на страсть – только с дружеским теплом. Поначалу Ариадну озадачивала такая сдержанность, и она, устав мучиться в неизвестности, решила сама «прозондировать почву».
На Восьмое марта Влад в первый раз подарил ей цветы, а также набор товаров от популярной пчеловодческой компании: крем с пчелиным ядом, экстракт прополиса на масле, баночку мёда с какими-то добавками и крем для рук.
– Всё это очень хорошее и полезное, – сказал он. – А мёд – ещё и очень вкусный. Такого ты на рынке или в магазине не купишь.
– Спасибо, – пробормотала Ариадна, краснея. И решилась... Момент настал.
Чуть приподнявшись на цыпочки, зажмурилась и прильнула дрожащими губами к губам Влада. Сердце колотилось, как бешеное, стало трудно дышать...
Он не оттолкнул её, его губы даже ласково ответили на поцелуй, но продлилось это недолго. Влад мягко отстранил девушку, взглянул в глаза – серьёзно и чуть грустно. Эта грусть окатила Ариадну холодной волной, колени затряслись, сердце замерло. А Влад тихонько засмеялся, держа её за плечи:
– Ты чего такая перепуганная? – И потёрся носом о её нос, пропустил прядь её волос между пальцами. – Русалочка ты моя. Надо было ещё шампунь купить для твоих чудесных волос, эта фирма не только кремы и мёд выпускает, но и шампуни производит – тоже с добавками. Ладно, в следующий раз куплю.
Ариадну трясло. Она пыталась держаться как ни в чём не бывало, попыталась улыбнуться, но не получилось. Влад с беспокойством заглядывал ей в глаза.
– Ариш, ну ты чего?
– Ничего... нормально. Нормально. – Ариадне удалось наконец изобразить улыбку и поймать дыхание.
– Не прикидывайся, я вижу, – сказал Влад грустно. – Ну, иди сюда.
Он обнял её, щекотно дыша ей в ухо. Нет... Она чувствовала: так не обнимает любящий мужчина. Скорее – старший брат, друг...
«Просто друг» – эти слова выжглись на её сердце калёным железом.
В этот день они совсем недолго погуляли: Ариадна, будучи больше не в силах беззвучно, с улыбкой на лице носить в груди обожжённое, саднящее от боли сердце, засобиралась домой. Ей хотелось спрятаться от всех. Залезть в раковину и не высовываться. Влад, улыбнувшись грустно и виновато, сказал только:
– Ладно... Домой так домой.
В тот же вечер у Ариадны подскочила температура. Подарок Влада оказался кстати: она пила горячее молоко с прополисом и мёдом, но, как ни хороши были эти продукты, ожог на сердце они не могли вылечить...
- 27 июл 2012, 01:20
- Форум: Стихи
- Тема: Я люблю тебя, жизнь!
- Ответы: 33
- Просмотры: 21516
Василий Федорченко
Знойный июль
После ливней и злой бури,
Как в печи, пекутся дни:
Без конца температурят –
Сорок градусов в тени.
Парк привял и спит, сутулясь.
Как жаровня – даже тень.
И плетутся люди с улиц
В плен фонтанов, пляжей, стен.
Солнце жжёт глаза и кожу,
Мысли будто бы в бреду .
То и дело неотложки
Лихо мчатся на беду:
Кто-то вновь упал на землю,
Как подкошенный косой.
Из людей, зверей и стеблей,
Пьёт сок жизни алчный зной.
На деревьях млеют птицы,
Успокоив в листьях прыть.
Видя пот на наших лицах,
Тихо просят: «пить-пить-пить».
Если выкрутить рубаху,
Будет пота с полведра.
Но воды – ни капли, птахи:
Флягу выпила жара.
И у нас делишки плохи.
Как осенняя трава,
На губах все звуки сохнут,
А не только лишь слова.
Что-то лето странным стало.
И июль уж сам не свой.
Лишь бы крыши не срывал он,
Не топил, не жёг грозой.
Лишь бы крова не лишал он,
Не сжирал хлеба огнём.
Лишь бы был он с урожаем.
А жару переживём!
Знойный июль
После ливней и злой бури,
Как в печи, пекутся дни:
Без конца температурят –
Сорок градусов в тени.
Парк привял и спит, сутулясь.
Как жаровня – даже тень.
И плетутся люди с улиц
В плен фонтанов, пляжей, стен.
Солнце жжёт глаза и кожу,
Мысли будто бы в бреду .
То и дело неотложки
Лихо мчатся на беду:
Кто-то вновь упал на землю,
Как подкошенный косой.
Из людей, зверей и стеблей,
Пьёт сок жизни алчный зной.
На деревьях млеют птицы,
Успокоив в листьях прыть.
Видя пот на наших лицах,
Тихо просят: «пить-пить-пить».
Если выкрутить рубаху,
Будет пота с полведра.
Но воды – ни капли, птахи:
Флягу выпила жара.
И у нас делишки плохи.
Как осенняя трава,
На губах все звуки сохнут,
А не только лишь слова.
Что-то лето странным стало.
И июль уж сам не свой.
Лишь бы крыши не срывал он,
Не топил, не жёг грозой.
Лишь бы крова не лишал он,
Не сжирал хлеба огнём.
Лишь бы был он с урожаем.
А жару переживём!
- 27 июл 2012, 01:20
- Форум: Стихи
- Тема: Я люблю тебя, жизнь!
- Ответы: 33
- Просмотры: 21516
Василий Федорченко
Летний вечер
Исчерпан день почти что без остатка.
Вино зари течёт за горизонт.
И, ветками потягиваясь сладко,
Деревья нагоняют себе сон.
Ещё не все посеял вечер звёзды,
И светляки траву ещё не жгут.
Зевая, кот выходит на охоту,
Обдумывая новый свой маршрут.
Мычит корова, жалуясь на что-то.
Всплеснула серебром речная гладь.
До города отсюда вёрсты, вёрсты.
Здесь жизни первородной благодать.
Кругом всё так естественно и просто,
Всё тайной вековой покрыто тут.
И песни колыбельные берёзы
Нам те же, что и в древности, поют.
А соловьёв, что вторят им, так много,
Что каждой клеткой чувствуешь их власть
И можно, закружившись от восторга
В ромашковые заросли упасть.
И в высь смотреть, о будущем мечтая,
Ловить зрачками вспышки дальних звёзд.
Лишь время сладким ветром поднимает
И к милой на свидание ведёт.
Летний вечер
Исчерпан день почти что без остатка.
Вино зари течёт за горизонт.
И, ветками потягиваясь сладко,
Деревья нагоняют себе сон.
Ещё не все посеял вечер звёзды,
И светляки траву ещё не жгут.
Зевая, кот выходит на охоту,
Обдумывая новый свой маршрут.
Мычит корова, жалуясь на что-то.
Всплеснула серебром речная гладь.
До города отсюда вёрсты, вёрсты.
Здесь жизни первородной благодать.
Кругом всё так естественно и просто,
Всё тайной вековой покрыто тут.
И песни колыбельные берёзы
Нам те же, что и в древности, поют.
А соловьёв, что вторят им, так много,
Что каждой клеткой чувствуешь их власть
И можно, закружившись от восторга
В ромашковые заросли упасть.
И в высь смотреть, о будущем мечтая,
Ловить зрачками вспышки дальних звёзд.
Лишь время сладким ветром поднимает
И к милой на свидание ведёт.
- 24 июл 2012, 00:56
- Форум: Стихи
- Тема: Я люблю тебя, жизнь!
- Ответы: 33
- Просмотры: 21516
Re: Я люблю тебя, жизнь!
Василий Федорченко
Здравствуйте!
Здравствуй, наше солнышко,
Разливайся небом!
Здравствуй, в поле зёрнышко,
Возвратись к нам хлебом!
Здравствуй, дождь над нивою,
Сад, что расцветает!
Здравствуй, жизнь красивая
Без конца и края!
Здравствуй, настроение
Удивляться жизни!
Здравствуй, отражение
В лужах выси синей!
Здравствуй, птица вешняя,
Пой же веселее!
Здравствуй, сердце нежное,
Что мне сердце греет!
И все люди, здравствуйте,
Кто живёт любовью
И желает с радостью
Мне и всем здоровья!
© Copyright: Василий Федорченко, 2010
Свидетельство о публикации №11003101018
Здравствуйте!
Здравствуй, наше солнышко,
Разливайся небом!
Здравствуй, в поле зёрнышко,
Возвратись к нам хлебом!
Здравствуй, дождь над нивою,
Сад, что расцветает!
Здравствуй, жизнь красивая
Без конца и края!
Здравствуй, настроение
Удивляться жизни!
Здравствуй, отражение
В лужах выси синей!
Здравствуй, птица вешняя,
Пой же веселее!
Здравствуй, сердце нежное,
Что мне сердце греет!
И все люди, здравствуйте,
Кто живёт любовью
И желает с радостью
Мне и всем здоровья!
© Copyright: Василий Федорченко, 2010
Свидетельство о публикации №11003101018
- 24 июл 2012, 00:55
- Форум: Стихи
- Тема: Я люблю тебя, жизнь!
- Ответы: 33
- Просмотры: 21516
Re: Я люблю тебя, жизнь!
Василий Федорченко
Колосок
Среди пыльной травы
заблудился я в поле,
На луче стебелька
золотой колосок.
На границе ветров
я сгибаюсь до боли.
Я ещё не созрел,
а уже одинок.
Когда зёрнышком был,
от дыхания ветра
Слаб и лёгок, как пух,
улетел я сюда.
Колыбельную мне
день и ночь пела в детстве
Из овражного дна
ключевая вода.
То и дело попить
к ней слетаются птицы,
А я дождика жду
и ржавею в пыли.
Мне б спуститься в овраг
и в ручье том умыться,
Да себя не могу
оторвать от земли.
Но, надеясь всегда
на счастливую долю,
Я готов пережить
здесь любую беду.
Я рассыплюсь, созрев,
как монисто, по полю,
А потом по весне
я сторицей взойду.
© Copyright: Василий Федорченко, 2009
Свидетельство о публикации №1907160558
Колосок
Среди пыльной травы
заблудился я в поле,
На луче стебелька
золотой колосок.
На границе ветров
я сгибаюсь до боли.
Я ещё не созрел,
а уже одинок.
Когда зёрнышком был,
от дыхания ветра
Слаб и лёгок, как пух,
улетел я сюда.
Колыбельную мне
день и ночь пела в детстве
Из овражного дна
ключевая вода.
То и дело попить
к ней слетаются птицы,
А я дождика жду
и ржавею в пыли.
Мне б спуститься в овраг
и в ручье том умыться,
Да себя не могу
оторвать от земли.
Но, надеясь всегда
на счастливую долю,
Я готов пережить
здесь любую беду.
Я рассыплюсь, созрев,
как монисто, по полю,
А потом по весне
я сторицей взойду.
© Copyright: Василий Федорченко, 2009
Свидетельство о публикации №1907160558
- 24 июл 2012, 00:55
- Форум: Стихи
- Тема: Я люблю тебя, жизнь!
- Ответы: 33
- Просмотры: 21516
Re: Я люблю тебя, жизнь!
Василий Федорченко
Ночная гроза
Как простуженной грудью ночи
Кашлянул что есть силы гром –
Тишина разорвалась в клочья,
Зазвенел дрожью окон дом!
Кто-то, прыгнув в подъезд, крестился
С перепугу не той рукой.
И, за грех такой разозлившись,
Небо пало во двор рекой!
Ночь запела хмельным оркестром
И, блеснув, мне прожгла глаза.
Саблей молнии ветку срезав,
Правит бал на земле гроза.
Словно пляшут в потёмках черти.
Ну, а кто-то из них шутя
Заколачивает мне двери
Миллионом гвоздей дождя.
Только я, как дитя, доволен.
Ну и чёрт с ними, – рад помочь!
Лишь бы ты не спешила больше
Из горячих объятий в ночь…
Ночная гроза
Как простуженной грудью ночи
Кашлянул что есть силы гром –
Тишина разорвалась в клочья,
Зазвенел дрожью окон дом!
Кто-то, прыгнув в подъезд, крестился
С перепугу не той рукой.
И, за грех такой разозлившись,
Небо пало во двор рекой!
Ночь запела хмельным оркестром
И, блеснув, мне прожгла глаза.
Саблей молнии ветку срезав,
Правит бал на земле гроза.
Словно пляшут в потёмках черти.
Ну, а кто-то из них шутя
Заколачивает мне двери
Миллионом гвоздей дождя.
Только я, как дитя, доволен.
Ну и чёрт с ними, – рад помочь!
Лишь бы ты не спешила больше
Из горячих объятий в ночь…
- 24 июл 2012, 00:54
- Форум: Стихи
- Тема: Я люблю тебя, жизнь!
- Ответы: 33
- Просмотры: 21516
Re: Я люблю тебя, жизнь!
Василий Федорченко
Тишина
А тишина вокруг такая,
Что сердце в грудь стучать боится
И, равновесие теряя,
Взлететь и в звёздах раствориться.
А тишина вокруг такая,
Что стал я птицей невесомой.
И бурей кажется дыханье,
А хруст ветвей – могучим громом!
А тишина вокруг такая,
Что ляжешь в травы и сомлеешь.
И будто целый мир качает
Тебя в зелёной колыбели.
Тишина
А тишина вокруг такая,
Что сердце в грудь стучать боится
И, равновесие теряя,
Взлететь и в звёздах раствориться.
А тишина вокруг такая,
Что стал я птицей невесомой.
И бурей кажется дыханье,
А хруст ветвей – могучим громом!
А тишина вокруг такая,
Что ляжешь в травы и сомлеешь.
И будто целый мир качает
Тебя в зелёной колыбели.
- 24 июл 2012, 00:53
- Форум: Стихи
- Тема: Я люблю тебя, жизнь!
- Ответы: 33
- Просмотры: 21516
Re: Я люблю тебя, жизнь!
Василий Федорченко
Родные картины
Соло ветра на свирели
Из сухого тростника.
В такт ему качают ели
На вершинах облака.
Клёны хлопают в ладоши
Танцу солнечных лучей.
Как лазутчик осторожный
В тень кустов ползёт ручей.
Протирает облаками
Небо зеркало пруда.
Зеленеют злостью камни
Там, где моет их вода.
Пляшет куклой-неваляшкой
Красный конус поплавка.
Желтоглазые ромашки
Собрались в круг для венка,
Как большие хлопья снега
Вдруг рассыпались с небес!
На берёзке дятел, бегло
Отстучав, шлёт смс.
Гонит ветер тучу пыли
На разлив янтарной ржи…
Здесь с тобой мы жили-были,
И живём, и будем жить
Родные картины
Соло ветра на свирели
Из сухого тростника.
В такт ему качают ели
На вершинах облака.
Клёны хлопают в ладоши
Танцу солнечных лучей.
Как лазутчик осторожный
В тень кустов ползёт ручей.
Протирает облаками
Небо зеркало пруда.
Зеленеют злостью камни
Там, где моет их вода.
Пляшет куклой-неваляшкой
Красный конус поплавка.
Желтоглазые ромашки
Собрались в круг для венка,
Как большие хлопья снега
Вдруг рассыпались с небес!
На берёзке дятел, бегло
Отстучав, шлёт смс.
Гонит ветер тучу пыли
На разлив янтарной ржи…
Здесь с тобой мы жили-были,
И живём, и будем жить
- 24 июл 2012, 00:52
- Форум: Стихи
- Тема: Я люблю тебя, жизнь!
- Ответы: 33
- Просмотры: 21516
Я люблю тебя, жизнь!
Василий Федорченко
В степи
Чудно мне в степи, где вроде
Сотни нот берёт ковыль.
Говорят у нас в народе:
«Сказка – складка, песня – быль».
Тут и сказка, тут и песня,
В васильковых взглядах грусть.
Всё здесь есть и будет, если
Ты влюблён безмерно в Русь.
Вот дорога на край света.
Сонной змейкой пыль рябит.
Звёзды здесь скакун прадеда
Выбивал из-под копыт.
Сердце млеет. Верю только,
Что вот-вот перед тобой,
Как стрела, промчится тройка
Всё по той же столбовой.
Где там ей остановиться,
Гривы буйно теребя!
Ну, а солнце, как Жар-птица,
Сыплет перья на тебя.
Вскоре вечер мглу развесит
Над речушкой и окрест.
Выходи с любимой вместе
Слушать сыгранный оркестр.
Скрипачей-сверчков без счёта,
Лягушачий сонный гам.
И трава, моля о чём-то,
Припадёт к твоим ногам…
© Copyright: Василий Федорченко
Все стихи отсюда http://www.litprichal.ru/users/dneprov-vm/" onclick="window.open(this.href);return false;
В степи
Чудно мне в степи, где вроде
Сотни нот берёт ковыль.
Говорят у нас в народе:
«Сказка – складка, песня – быль».
Тут и сказка, тут и песня,
В васильковых взглядах грусть.
Всё здесь есть и будет, если
Ты влюблён безмерно в Русь.
Вот дорога на край света.
Сонной змейкой пыль рябит.
Звёзды здесь скакун прадеда
Выбивал из-под копыт.
Сердце млеет. Верю только,
Что вот-вот перед тобой,
Как стрела, промчится тройка
Всё по той же столбовой.
Где там ей остановиться,
Гривы буйно теребя!
Ну, а солнце, как Жар-птица,
Сыплет перья на тебя.
Вскоре вечер мглу развесит
Над речушкой и окрест.
Выходи с любимой вместе
Слушать сыгранный оркестр.
Скрипачей-сверчков без счёта,
Лягушачий сонный гам.
И трава, моля о чём-то,
Припадёт к твоим ногам…
© Copyright: Василий Федорченко
Все стихи отсюда http://www.litprichal.ru/users/dneprov-vm/" onclick="window.open(this.href);return false;
Разное
МОТЫЛЁК
Летим!.. Как же прекрасен этот тёплый вечер, сколько в нём таинства, волшебства, порока и добродетели! Свет дня исчезает за изломанной крышей усадьбы, звуки дня тонут, становятся неясными, пугливыми шорохами. Сирень благоухает над лавками в саду. Вот песня вдали стихает. Чей-то вскрик, чей-то смех... Чудесно! Летим!..
Темно. Там, в окне, жар лампады. Туда, в этот жар, - увидеть! Обжечься! Удивиться!
Девушка, одна, сидит за столом и пишет. Изредка макает перо в чернильницу. Как восхитительно скребёт перо по бумаге, этот звук возбуждает, и манит к себе, манит!
Она красива и чем-то взволнована, на ней лишь ночная рубашка, обнажающая плечо, тёмные волосы влажными локонами прикрывают высокий лоб, нежную шею, щёки горят, в больших тёмных глазах постоянно слёзы, и она то и дело вытирает лицо кружевным платком. Что же, что так сводит её с ума, лишает душевного равновесия?
Ближе, ближе. Жар лампады уж нестерпим. Здорово!
Так, посмотрим, что она пишет: «...Когда б надежду я имела хоть редко, хоть в неделю раз в деревне нашей видеть вас, чтоб только слышать ваши речи...»
Как хорошо! Какая экспрессия! Так. И дальше?
«... вам слово молвить, и потом всё думать, думать об одном и день и ночь до новой встречи».
Как славно и складно у неё получается!
Вот - снова задумалась. Плачет.
К кому же это она так неравнодушна: «Зачем вы посетили нас? В глуши забытого селенья я никогда не знала б вас, не знала б горького мученья».
Да! Всё-таки она и себя жалеет, оберегает.
С такой красотой подло поступать опасно. Летим!..
Замечательно летим: с лёгкостью, непогрешимостью, неуловимостью, неотвратимостью судьбы! Летим как само совершенство!
Снова ночь. Темно, ветер несёт запах весенних цветов. В саду - звон цикад. Вдали, возле дерева, костёр горит. Люди сидят вкруг, ведут спокойную беседу. Радостно, тепло, уютно от огня!
Равви посреди. Его лицо прекрасно как никогда. Чистые, голубые его глаза устремлены в нас, излучают свет бесконечной правды, волосы на щеках искрятся, губы алые сложены так, будто он улыбается всегда, на усах - капли красного вина. И я, словно впервые, вижу какой он удивительный и хороший!
Но так спокойно, буднично даже говорит он страшные, и непонятные нам слова:
- Один из вас предаст меня.
Разве возможно предать такого человека? Ни за что и никогда! Клянусь собственной красотой и статью!
А он с улыбкой на губах:
- Опустивший со мною руку в блюдо, этот предаст меня.
Вот удивительно! И правда: минуты не прошло как Иуда сделал это случайно, потянувшись в блюдо за куском хлеба одновременно с Равви. С чего он взял, что Иуда его предаст?
Иуда вроде бы испуган, и даже возмущён.
- Не я ли, Равви? - говорит.
А Равви даже и не отвечает на это, разламывает хлеб, раздаёт нам, приговаривая:
- Ешьте. Сие есть тело моё.
Чашу, полную вина, пускает по рукам:
- Пейте. Ибо сие есть кровь моя.
Всё-таки он удивительный человек: какое самообладание, какая мощь разума! Но наговаривает на себя какие-то жуткие вещи, будто кто-то из нас его предаст. Ерунда это всё. А если и предаст кто - не беда, такого как он всё равно не предашь!
Равви встаёт от трапезы, с колен, говорит, озирая нас:
- Все вы соблазнитесь обо мне в эту ночь.
Тут я не выдерживаю, ибо сознаю, что сам о себе такого бы не вымолвил никогда, потому как невозможно это для столь умного, красивого и волевого человека как я, а уж для него - и подавно:
- Что ты говоришь, Равви! Если все и соблазнятся о тебе, то я - никогда! Я тебя больше всех люблю, и ни за что не предам!
- Пойдём, - говорит он мне серьёзно, и зовёт в Гефсиманский сад, - Побудешь со мной, а я помолюсь.
Мы отходим подальше от костра, где среди искр вьётся живучий мотылёк. Я иду к дереву, где ждёт меня Равви, чувствую себя уверенным, бодрым, лёгким как никогда, намереваюсь и в него вселить свои ощущения:
- Равви! Ты же лучше, чище, прекраснее любого из нас. Зачем ты говоришь о нас плохо, навлекаешь беду на себя? У тебя ещё сто учеников будет, один лучше другого, и никто тебя не предаст!
А он кажется мне вдруг каким-то забитым и тщедушным, только взгляд кричит в глазах, полных слёз:
- Истинно говорю тебе, Пётр, что в эту ночь, прежде, чем пропоёт петух, ты трижды отречёшься от меня!
Равви отворачивается, идёт во тьму, падает ниц к камню, и слышатся мне слова молитвы его:
- Отче мой! если возможно, да минует меня чаша сия: впрочем, не как я хочу, но как ты... Ныне же к тебе иду... Я передал им слово твоё, и мир возненавидел их, потому что они не от мира, как и я не от мира... Не молю, чтобы ты взял их из мира, но чтобы сохранил их от зла...
О ком это он? О нас, его учениках? Вот чудной! Чего страдает? Мы-то выносливы, смелы как вон тот мотылёк, что вьётся среди огня и искр. Весь Иерусалим пред нами, а он... Но и за страданье спасибо ему...
Летим? Опять летим...
Что же одеть на встречу с этим нежным созданием, приславшим такое неподдельно искреннее письмо? Охотничий костюм, или сюртук? Если одеть новый малиновый сюртук, то непременно он забрызгается в дороге, и потеряет свежий вид.
Затем, взглянув как в окно спальни бьётся зеленовато-жёлтый мотылёк, я думаю, что это судьба, и, облачившись в свой парадный зелёный костюм, бежевые штаны и жилет, нацепив на шею жёлтый бант, велю подать экипаж - лечу в Отрадное.
Татьяны нет в доме, и я решаю пройтись окрест в надежде встретить её где-нибудь в парке.
Ах, вот и она! Как всё-таки ч`удно она выглядит! Волнуется, видно ответа заждалась. Надеется на взаимность. Конечно, с моей стороны было не совсем прилично так томить девушку, однако какова, а! В ней всё наруже, всё на воле! Как красит её эта провинциальная непосредственность: потуплен взор, а глаза так и сверкают из-под бровей; щёки горят неподдельным румянцем, на нежную шею льнут чёрные локоны, юная грудь вздымается часто. Так бы и взял её, и никого бы не пожелал взамен! Увы: не я призван составить ей счастье. Интересно, как она отреагирует на приготовленные по этому случаю слова?
Я улыбаюсь так открыто и просто, как могу это делать только я:
- Здравствуйте, Таня! Вы сегодня обворожительны и милы безмерно... Как поживаете?
- Спасибо, нормально, - говорит Таня чуть внятно, не поднимая глаз. Её надо немного ободрить, вселить надежду, не то в обморок упадёт сразу.
- Чем озабочена ваша юная душа сегодня? Уж не приготовленьями ли к празднику?
- К какому празднику?
- Так давеча получил я приглашение на именины сестры вашей...
- Ах! И правда! - говорит она, оживляясь, - Вы будете у нас?
- Конечно буду, уж я и сюрприз готовлю вам...
Ну, вот! Совсем хорошо: в глазах надежда, радость во всём облике; кажется она и смеяться теперь готова, и даже шалить.
- Какой же? - сверкает она глазами.
- А такой... увидите. Это же сюрприз!
И вот она уже очаровательно хохочет, от прошлой грусти уж и тени нет, - прямо как ребёнок! Всё-таки недаром говорят, что есть у меня такое особое свойство успокаивать, уговаривать, зачаровывать... Теперь уж и ей легче будет перенести то, как я собираюсь отказать ей в признаниях и намёках на замужество.
- А у нас жасмин расцвёл! - щебечет девушка - Хотите покажу? Здесь совсем-совсем рядом, на той аллее... Тут бабочек, мотыльков много, смотрите, смотрите: вот они! Я собираю их в гербарий... Вы любите жасмин?
- Таня... подождите вы про жасмин... Вы ко мне писали, не отпирайтесь. Вы же об этом хотите услышать от меня ответ? Так вот, извольте... Я не смогу сделать вас счастливой.
Там, в комнате, где на ложе - двое, есть огонь лампады!
Летим, чтобы сгореть! Летим, чтобы отдать, свою красоту и лёгкость, самолюбие и настойчивость, самообладание и силу, - в жертву пламени! Летим, вольные распоряжаться всем на свете, в том числе и своей судьбой!
- Пётр, я не смогу быть с тобой больше! Это выше моих сил! Я не хочу с тобой встречаться...
А в ответ - его пламенные объятья, вновь этот прекрасный высокий тон, который и не звучит даже, а просто - он везде, повсюду; он ослепляет, стоит комком в горле, давит, мешает вымолвить слово, и даже вздохнуть. Назавтра после такой любви чуть ни до полудня придётся приводить себя в порядок, а ведь с двух часов занятия в классе, и надо быть в форме.
- Стоп! Подожди, Петя... остынь... давай поговорим.
- Я тебя очень люблю, котик, - говорит Пётр, его глаза увлажняются, он откидывается на подушке, молчит, вздыхает. По всему видно, что он говорит правду. Но правда эта не для меня, так как она - душит, мешает свободе.
И тогда я спрашиваю, чтобы отвлечь его от неприятных мыслей, которые он то ли не расслышал, то ли не воспринял:
- А что ты вчера писал так увлечённо?
- Онегина писал.
- Это там, где «зачем, зачем вы посетили нас в глуши забытого селенья...»
Вообще он прекрасен: глаза источают такой непомерно ласковый и глубокий свет, что в них можно обитать бесконечно, заключить себя в ловушку, потерять волю, и ничего больше не захотеть в жизни!
- Тебе нравится? - говорит он чуть слышно.
- Как может нравиться гениальное?
- Что ты говоришь, ерунду какую-то... Какое там гениальное? Сочинил от сердца, вот и всё...
Он берёт мою руку за кончики пальцев, поднимает её вверх, проводит по ней от ладони к подмышке (Боже! опять этот нестерпимо высокий тон!), целует меня от груди, бедра, до пальцев ноги, - и вновь я безвольно несусь навстречу этой ловушке, льну к его бороде, к мягкому и тёплому, ласковому его телу со странным, противоречивым желанием и утонуть в нём окончательно, и увильнуть от этой западни...
- Мне кажется, - шепчет он, - что всё это уже было когда-то с нами, и ещё будет потом...
- Будет, Петя. Обязательно будет.
А наутро, за завтраком, я говорю ему:
- Я - бабочка, Петя, я улечу от тебя! Но улечу не сейчас - потом.
А он:
- Сказанное тобой - не сказано, потому что это неправда. И вообще всё это напоминает сцену первого объяснения Онегина с Татьяной. Помнишь: «напрасны ваши совершенства, их недостоин вовсе я...» А смысл второй сцены с Татьяной ты, верно, знаешь?
Летим, со всей настойчивостью, живостью, только чтоб не попасть в западню! Летим, трепеща от чувства любви к себе! Надо сохранить этот трепет, умножить его безмерно, распространить всюду, кинуть его в бесконечность! Сгореть!
А это кто? Пётр! Пётр - камень по-гречески, значит твёрд характером, уверен в себе, постоянен, убеждён, и также - вечно прекрасен!
Арест, и Равви уводят конвоиры. Всё. Мчусь за ними в надежде защитить Учителя.
Освещённые факелами, ворота во двор дома Каифы уже заперты. Возле них тёмными пятнами мечутся перепуганные нищие в лохмотьях. Равви - он там, за высокой стеной, где эти ублюдки учиняют ему допрос, смеют теперь издеваться над ним! Но, что можно сделать? Подойти и стучать кулаками, ввязаться в драку? - так арестуют и запрут в подземелье как сообщника! Ещё убьют за правду об Учителе!
И я в растерянности здесь, у ворот Каифы, не зная, что предпринять, и куда деться.
Неожиданно ворота отворяются, чтобы пропустить обратно солдат, я проникаю во двор. Здесь, подле двери Каифова дома, сидят на скамьях, а кто и прямо на земле, стоят у стены по двое-трое, любопытствующие вперемежку с солдатами и толкуют о том, что происходит внутри.
Чувствуется, что настроение толпы меняется на противоположное: теперь они не славят, а судят.
Две женщины судачат:
- И поделом ему! - говорит одна
- Как это можно грозить разрушить храм, чтобы потом в три дня его создать! Видали? Храм! Святое место! - вторит ей другая.
А я вспоминаю слова Равви, сразу все и каждое по отдельности, ибо все они полны глубокого смысла, и лишены преходящего зла: «Любите врагов ваших, благословляйте проклинающих вас..., и кто ударит тебя в правую щёку твою, обрати к нему и другую...» Я вспоминаю всю нашу историю от первой встречи с ним на берегу моря, когда он наполнил мои сети рыбой, вплоть до сегодняшней ночи, когда я беседовал с ним в саду возле дерева, и думаю, что следует обязательно выжить, любой ценой выкарабкаться из ситуации , чтобы поведать обо всём этом людям, будь то даже ценой отречения!
- Что же это вы не смогли защитить своего учителя? - обращается ко мне одна из женщин.
- Кто это «вы»? - удивляюсь я, и хочу немедленно вспорхнуть как тот мотылёк, что вился подле костра, исчезнуть, испариться отсюда!
- Вы, ученики его, - говорит женщина, - Ты, ведь, один из них?
- Я?! Он мне не учитель. Впервые о нём слышу!
И эта ложь несёт меня вон со двора Каифы. В конце концов, у каждого из нас - своя судьба, своя жизнь, и каждому своё предначертано. Мне, и брату Андрею, и Матфею, даже Иуде - всем!
Передо мной возникает похожее на высушенный гриб лицо старой нищенки. От неё смердит на всю округу.
- Я знаю, - пищит она, - ты был с ним, ходил за ним по пятам, будто тень! Ты - его сообщник!
Как может эта говорящая помойка приближаться ко мне? В ней нет и тысячной доли ума и таланта тех, о ком она судит! Это она-то хочет, чтобы я признался, что был с Равви почти целый год?
- Уйди! Я не знаю его!
Тут появляются ещё прохожие, - все хотят быть лжесвидетелями, угодить властям, опорочив нас и учение Равви!
- Этот точно был с арестованным! - говорит один из подошедших, - Их всех по говору можно узнать. Тащите его обратно во двор!
- Богом клянусь, что не знаю его! - кричу я, и мчусь, пока не схватили, прочь по предрассветным улицам, подальше от всего этого так травмирующего моё сознание кошмара.
Устав, сажусь прямо на землю под забором одного из дворов. Душно. На душе муторно. Над изломанной тенью крыши чьего-то дома видится бирюзовый рассвет.
Во дворе поёт петух.
Я вспоминаю, как давеча говорил мне Равви, будто я трижды отрекусь от него в эту ночь, прежде чем петух запоёт, а я ему не верил. И слёзы Равви, стоявшие в его глазах, становятся теперь моими слезами, и мне хочется сохранить себя, улететь, скрыться ото всюду, исчезнуть в разливающемся над крышами домов солнце!
Летим! Во имя Аллаха, святого, милостивого и милосердного! Какое прекрасное сегодня утро - светлое, и чистое-чистое как слеза. Оно и должно быть таким, ибо это утро Всевышний избрал для меня - праздник праздников!
Интересно как чувствуют себя пассажиры.
- Фархад, как чувствуют себя пассажиры?
- Нормально, командир. Они ничего не подозревают.
- Включи музыку.
- Музыку?
- Да. Какую-нибудь русскую классику. Включи Чайковского Петра. Там есть у тебя замечательный отрывок из «Спящей красавицы», по-моему...
Летим. На горизонте уж океан сверкает. Кажется, будто спокойно всё, как в раю - ни бурь, ни гроз, ни ветров, ни болезней, ни зависти, ни предательства, ни денег, ни жажды власти.
Лечу прямо на огонь, чтобы утонуть в этом ярком свете!
- Вы все надели зелёные повязки?
- Все, командир.
- Идём на снижение.
- Есть, командир.
«Да, командир. Есть, командир»... Он знает другие слова-то? Не будет ничего этого. Не будет подчинения, буду только я и огонь!
И, чтобы любить себя, не нужно будет любить ближнего!
И, чтобы поверить в Бога, не нужно будет предавать!
И, чтобы выразить себя, не нужно будет скрываться!
И, чтобы быть счастливым, не нужно будет страдать от собственного зла!
Я лечу туда, потому что Аллах избрал меня на этот подвиг!
- Запросить посадку, командир?
- Запроси, для виду.
Высота полторы тысячи. Вот эти башни. В окнах - переломанное солнце. Всё как на тренажёре, только по-настоящему. Меняем курс. Идём на разворот. Снижаемся.
Летим на свет! Летим, чтобы принести в жертву огню свою маленькую, гордую, себялюбивую суть!
10 февраля 2002 г. Москва
© Copyright: Михаил Лаврёнов
Летим!.. Как же прекрасен этот тёплый вечер, сколько в нём таинства, волшебства, порока и добродетели! Свет дня исчезает за изломанной крышей усадьбы, звуки дня тонут, становятся неясными, пугливыми шорохами. Сирень благоухает над лавками в саду. Вот песня вдали стихает. Чей-то вскрик, чей-то смех... Чудесно! Летим!..
Темно. Там, в окне, жар лампады. Туда, в этот жар, - увидеть! Обжечься! Удивиться!
Девушка, одна, сидит за столом и пишет. Изредка макает перо в чернильницу. Как восхитительно скребёт перо по бумаге, этот звук возбуждает, и манит к себе, манит!
Она красива и чем-то взволнована, на ней лишь ночная рубашка, обнажающая плечо, тёмные волосы влажными локонами прикрывают высокий лоб, нежную шею, щёки горят, в больших тёмных глазах постоянно слёзы, и она то и дело вытирает лицо кружевным платком. Что же, что так сводит её с ума, лишает душевного равновесия?
Ближе, ближе. Жар лампады уж нестерпим. Здорово!
Так, посмотрим, что она пишет: «...Когда б надежду я имела хоть редко, хоть в неделю раз в деревне нашей видеть вас, чтоб только слышать ваши речи...»
Как хорошо! Какая экспрессия! Так. И дальше?
«... вам слово молвить, и потом всё думать, думать об одном и день и ночь до новой встречи».
Как славно и складно у неё получается!
Вот - снова задумалась. Плачет.
К кому же это она так неравнодушна: «Зачем вы посетили нас? В глуши забытого селенья я никогда не знала б вас, не знала б горького мученья».
Да! Всё-таки она и себя жалеет, оберегает.
С такой красотой подло поступать опасно. Летим!..
Замечательно летим: с лёгкостью, непогрешимостью, неуловимостью, неотвратимостью судьбы! Летим как само совершенство!
Снова ночь. Темно, ветер несёт запах весенних цветов. В саду - звон цикад. Вдали, возле дерева, костёр горит. Люди сидят вкруг, ведут спокойную беседу. Радостно, тепло, уютно от огня!
Равви посреди. Его лицо прекрасно как никогда. Чистые, голубые его глаза устремлены в нас, излучают свет бесконечной правды, волосы на щеках искрятся, губы алые сложены так, будто он улыбается всегда, на усах - капли красного вина. И я, словно впервые, вижу какой он удивительный и хороший!
Но так спокойно, буднично даже говорит он страшные, и непонятные нам слова:
- Один из вас предаст меня.
Разве возможно предать такого человека? Ни за что и никогда! Клянусь собственной красотой и статью!
А он с улыбкой на губах:
- Опустивший со мною руку в блюдо, этот предаст меня.
Вот удивительно! И правда: минуты не прошло как Иуда сделал это случайно, потянувшись в блюдо за куском хлеба одновременно с Равви. С чего он взял, что Иуда его предаст?
Иуда вроде бы испуган, и даже возмущён.
- Не я ли, Равви? - говорит.
А Равви даже и не отвечает на это, разламывает хлеб, раздаёт нам, приговаривая:
- Ешьте. Сие есть тело моё.
Чашу, полную вина, пускает по рукам:
- Пейте. Ибо сие есть кровь моя.
Всё-таки он удивительный человек: какое самообладание, какая мощь разума! Но наговаривает на себя какие-то жуткие вещи, будто кто-то из нас его предаст. Ерунда это всё. А если и предаст кто - не беда, такого как он всё равно не предашь!
Равви встаёт от трапезы, с колен, говорит, озирая нас:
- Все вы соблазнитесь обо мне в эту ночь.
Тут я не выдерживаю, ибо сознаю, что сам о себе такого бы не вымолвил никогда, потому как невозможно это для столь умного, красивого и волевого человека как я, а уж для него - и подавно:
- Что ты говоришь, Равви! Если все и соблазнятся о тебе, то я - никогда! Я тебя больше всех люблю, и ни за что не предам!
- Пойдём, - говорит он мне серьёзно, и зовёт в Гефсиманский сад, - Побудешь со мной, а я помолюсь.
Мы отходим подальше от костра, где среди искр вьётся живучий мотылёк. Я иду к дереву, где ждёт меня Равви, чувствую себя уверенным, бодрым, лёгким как никогда, намереваюсь и в него вселить свои ощущения:
- Равви! Ты же лучше, чище, прекраснее любого из нас. Зачем ты говоришь о нас плохо, навлекаешь беду на себя? У тебя ещё сто учеников будет, один лучше другого, и никто тебя не предаст!
А он кажется мне вдруг каким-то забитым и тщедушным, только взгляд кричит в глазах, полных слёз:
- Истинно говорю тебе, Пётр, что в эту ночь, прежде, чем пропоёт петух, ты трижды отречёшься от меня!
Равви отворачивается, идёт во тьму, падает ниц к камню, и слышатся мне слова молитвы его:
- Отче мой! если возможно, да минует меня чаша сия: впрочем, не как я хочу, но как ты... Ныне же к тебе иду... Я передал им слово твоё, и мир возненавидел их, потому что они не от мира, как и я не от мира... Не молю, чтобы ты взял их из мира, но чтобы сохранил их от зла...
О ком это он? О нас, его учениках? Вот чудной! Чего страдает? Мы-то выносливы, смелы как вон тот мотылёк, что вьётся среди огня и искр. Весь Иерусалим пред нами, а он... Но и за страданье спасибо ему...
Летим? Опять летим...
Что же одеть на встречу с этим нежным созданием, приславшим такое неподдельно искреннее письмо? Охотничий костюм, или сюртук? Если одеть новый малиновый сюртук, то непременно он забрызгается в дороге, и потеряет свежий вид.
Затем, взглянув как в окно спальни бьётся зеленовато-жёлтый мотылёк, я думаю, что это судьба, и, облачившись в свой парадный зелёный костюм, бежевые штаны и жилет, нацепив на шею жёлтый бант, велю подать экипаж - лечу в Отрадное.
Татьяны нет в доме, и я решаю пройтись окрест в надежде встретить её где-нибудь в парке.
Ах, вот и она! Как всё-таки ч`удно она выглядит! Волнуется, видно ответа заждалась. Надеется на взаимность. Конечно, с моей стороны было не совсем прилично так томить девушку, однако какова, а! В ней всё наруже, всё на воле! Как красит её эта провинциальная непосредственность: потуплен взор, а глаза так и сверкают из-под бровей; щёки горят неподдельным румянцем, на нежную шею льнут чёрные локоны, юная грудь вздымается часто. Так бы и взял её, и никого бы не пожелал взамен! Увы: не я призван составить ей счастье. Интересно, как она отреагирует на приготовленные по этому случаю слова?
Я улыбаюсь так открыто и просто, как могу это делать только я:
- Здравствуйте, Таня! Вы сегодня обворожительны и милы безмерно... Как поживаете?
- Спасибо, нормально, - говорит Таня чуть внятно, не поднимая глаз. Её надо немного ободрить, вселить надежду, не то в обморок упадёт сразу.
- Чем озабочена ваша юная душа сегодня? Уж не приготовленьями ли к празднику?
- К какому празднику?
- Так давеча получил я приглашение на именины сестры вашей...
- Ах! И правда! - говорит она, оживляясь, - Вы будете у нас?
- Конечно буду, уж я и сюрприз готовлю вам...
Ну, вот! Совсем хорошо: в глазах надежда, радость во всём облике; кажется она и смеяться теперь готова, и даже шалить.
- Какой же? - сверкает она глазами.
- А такой... увидите. Это же сюрприз!
И вот она уже очаровательно хохочет, от прошлой грусти уж и тени нет, - прямо как ребёнок! Всё-таки недаром говорят, что есть у меня такое особое свойство успокаивать, уговаривать, зачаровывать... Теперь уж и ей легче будет перенести то, как я собираюсь отказать ей в признаниях и намёках на замужество.
- А у нас жасмин расцвёл! - щебечет девушка - Хотите покажу? Здесь совсем-совсем рядом, на той аллее... Тут бабочек, мотыльков много, смотрите, смотрите: вот они! Я собираю их в гербарий... Вы любите жасмин?
- Таня... подождите вы про жасмин... Вы ко мне писали, не отпирайтесь. Вы же об этом хотите услышать от меня ответ? Так вот, извольте... Я не смогу сделать вас счастливой.
Там, в комнате, где на ложе - двое, есть огонь лампады!
Летим, чтобы сгореть! Летим, чтобы отдать, свою красоту и лёгкость, самолюбие и настойчивость, самообладание и силу, - в жертву пламени! Летим, вольные распоряжаться всем на свете, в том числе и своей судьбой!
- Пётр, я не смогу быть с тобой больше! Это выше моих сил! Я не хочу с тобой встречаться...
А в ответ - его пламенные объятья, вновь этот прекрасный высокий тон, который и не звучит даже, а просто - он везде, повсюду; он ослепляет, стоит комком в горле, давит, мешает вымолвить слово, и даже вздохнуть. Назавтра после такой любви чуть ни до полудня придётся приводить себя в порядок, а ведь с двух часов занятия в классе, и надо быть в форме.
- Стоп! Подожди, Петя... остынь... давай поговорим.
- Я тебя очень люблю, котик, - говорит Пётр, его глаза увлажняются, он откидывается на подушке, молчит, вздыхает. По всему видно, что он говорит правду. Но правда эта не для меня, так как она - душит, мешает свободе.
И тогда я спрашиваю, чтобы отвлечь его от неприятных мыслей, которые он то ли не расслышал, то ли не воспринял:
- А что ты вчера писал так увлечённо?
- Онегина писал.
- Это там, где «зачем, зачем вы посетили нас в глуши забытого селенья...»
Вообще он прекрасен: глаза источают такой непомерно ласковый и глубокий свет, что в них можно обитать бесконечно, заключить себя в ловушку, потерять волю, и ничего больше не захотеть в жизни!
- Тебе нравится? - говорит он чуть слышно.
- Как может нравиться гениальное?
- Что ты говоришь, ерунду какую-то... Какое там гениальное? Сочинил от сердца, вот и всё...
Он берёт мою руку за кончики пальцев, поднимает её вверх, проводит по ней от ладони к подмышке (Боже! опять этот нестерпимо высокий тон!), целует меня от груди, бедра, до пальцев ноги, - и вновь я безвольно несусь навстречу этой ловушке, льну к его бороде, к мягкому и тёплому, ласковому его телу со странным, противоречивым желанием и утонуть в нём окончательно, и увильнуть от этой западни...
- Мне кажется, - шепчет он, - что всё это уже было когда-то с нами, и ещё будет потом...
- Будет, Петя. Обязательно будет.
А наутро, за завтраком, я говорю ему:
- Я - бабочка, Петя, я улечу от тебя! Но улечу не сейчас - потом.
А он:
- Сказанное тобой - не сказано, потому что это неправда. И вообще всё это напоминает сцену первого объяснения Онегина с Татьяной. Помнишь: «напрасны ваши совершенства, их недостоин вовсе я...» А смысл второй сцены с Татьяной ты, верно, знаешь?
Летим, со всей настойчивостью, живостью, только чтоб не попасть в западню! Летим, трепеща от чувства любви к себе! Надо сохранить этот трепет, умножить его безмерно, распространить всюду, кинуть его в бесконечность! Сгореть!
А это кто? Пётр! Пётр - камень по-гречески, значит твёрд характером, уверен в себе, постоянен, убеждён, и также - вечно прекрасен!
Арест, и Равви уводят конвоиры. Всё. Мчусь за ними в надежде защитить Учителя.
Освещённые факелами, ворота во двор дома Каифы уже заперты. Возле них тёмными пятнами мечутся перепуганные нищие в лохмотьях. Равви - он там, за высокой стеной, где эти ублюдки учиняют ему допрос, смеют теперь издеваться над ним! Но, что можно сделать? Подойти и стучать кулаками, ввязаться в драку? - так арестуют и запрут в подземелье как сообщника! Ещё убьют за правду об Учителе!
И я в растерянности здесь, у ворот Каифы, не зная, что предпринять, и куда деться.
Неожиданно ворота отворяются, чтобы пропустить обратно солдат, я проникаю во двор. Здесь, подле двери Каифова дома, сидят на скамьях, а кто и прямо на земле, стоят у стены по двое-трое, любопытствующие вперемежку с солдатами и толкуют о том, что происходит внутри.
Чувствуется, что настроение толпы меняется на противоположное: теперь они не славят, а судят.
Две женщины судачат:
- И поделом ему! - говорит одна
- Как это можно грозить разрушить храм, чтобы потом в три дня его создать! Видали? Храм! Святое место! - вторит ей другая.
А я вспоминаю слова Равви, сразу все и каждое по отдельности, ибо все они полны глубокого смысла, и лишены преходящего зла: «Любите врагов ваших, благословляйте проклинающих вас..., и кто ударит тебя в правую щёку твою, обрати к нему и другую...» Я вспоминаю всю нашу историю от первой встречи с ним на берегу моря, когда он наполнил мои сети рыбой, вплоть до сегодняшней ночи, когда я беседовал с ним в саду возле дерева, и думаю, что следует обязательно выжить, любой ценой выкарабкаться из ситуации , чтобы поведать обо всём этом людям, будь то даже ценой отречения!
- Что же это вы не смогли защитить своего учителя? - обращается ко мне одна из женщин.
- Кто это «вы»? - удивляюсь я, и хочу немедленно вспорхнуть как тот мотылёк, что вился подле костра, исчезнуть, испариться отсюда!
- Вы, ученики его, - говорит женщина, - Ты, ведь, один из них?
- Я?! Он мне не учитель. Впервые о нём слышу!
И эта ложь несёт меня вон со двора Каифы. В конце концов, у каждого из нас - своя судьба, своя жизнь, и каждому своё предначертано. Мне, и брату Андрею, и Матфею, даже Иуде - всем!
Передо мной возникает похожее на высушенный гриб лицо старой нищенки. От неё смердит на всю округу.
- Я знаю, - пищит она, - ты был с ним, ходил за ним по пятам, будто тень! Ты - его сообщник!
Как может эта говорящая помойка приближаться ко мне? В ней нет и тысячной доли ума и таланта тех, о ком она судит! Это она-то хочет, чтобы я признался, что был с Равви почти целый год?
- Уйди! Я не знаю его!
Тут появляются ещё прохожие, - все хотят быть лжесвидетелями, угодить властям, опорочив нас и учение Равви!
- Этот точно был с арестованным! - говорит один из подошедших, - Их всех по говору можно узнать. Тащите его обратно во двор!
- Богом клянусь, что не знаю его! - кричу я, и мчусь, пока не схватили, прочь по предрассветным улицам, подальше от всего этого так травмирующего моё сознание кошмара.
Устав, сажусь прямо на землю под забором одного из дворов. Душно. На душе муторно. Над изломанной тенью крыши чьего-то дома видится бирюзовый рассвет.
Во дворе поёт петух.
Я вспоминаю, как давеча говорил мне Равви, будто я трижды отрекусь от него в эту ночь, прежде чем петух запоёт, а я ему не верил. И слёзы Равви, стоявшие в его глазах, становятся теперь моими слезами, и мне хочется сохранить себя, улететь, скрыться ото всюду, исчезнуть в разливающемся над крышами домов солнце!
Летим! Во имя Аллаха, святого, милостивого и милосердного! Какое прекрасное сегодня утро - светлое, и чистое-чистое как слеза. Оно и должно быть таким, ибо это утро Всевышний избрал для меня - праздник праздников!
Интересно как чувствуют себя пассажиры.
- Фархад, как чувствуют себя пассажиры?
- Нормально, командир. Они ничего не подозревают.
- Включи музыку.
- Музыку?
- Да. Какую-нибудь русскую классику. Включи Чайковского Петра. Там есть у тебя замечательный отрывок из «Спящей красавицы», по-моему...
Летим. На горизонте уж океан сверкает. Кажется, будто спокойно всё, как в раю - ни бурь, ни гроз, ни ветров, ни болезней, ни зависти, ни предательства, ни денег, ни жажды власти.
Лечу прямо на огонь, чтобы утонуть в этом ярком свете!
- Вы все надели зелёные повязки?
- Все, командир.
- Идём на снижение.
- Есть, командир.
«Да, командир. Есть, командир»... Он знает другие слова-то? Не будет ничего этого. Не будет подчинения, буду только я и огонь!
И, чтобы любить себя, не нужно будет любить ближнего!
И, чтобы поверить в Бога, не нужно будет предавать!
И, чтобы выразить себя, не нужно будет скрываться!
И, чтобы быть счастливым, не нужно будет страдать от собственного зла!
Я лечу туда, потому что Аллах избрал меня на этот подвиг!
- Запросить посадку, командир?
- Запроси, для виду.
Высота полторы тысячи. Вот эти башни. В окнах - переломанное солнце. Всё как на тренажёре, только по-настоящему. Меняем курс. Идём на разворот. Снижаемся.
Летим на свет! Летим, чтобы принести в жертву огню свою маленькую, гордую, себялюбивую суть!
10 февраля 2002 г. Москва
© Copyright: Михаил Лаврёнов