История в записях Ивана Москвина

Ответить
Amy
Сообщения: 3337
Зарегистрирован: 24 дек 2011, 02:36
История в записях Ивана Москвина

Сообщение Amy » 05 июл 2012, 01:20

Дневник моего отца Ивана Уваровича Москвина. Часть 1.

Ольга Лукичева
http://www.liveinternet.ru/users/4744615/profile/" onclick="window.open(this.href);return false;

Отца моего, Ивана Уваровича Москвина, уже 18 лет нет на этом свете, а дневники его я открыла для себя только полгода назад. Не потому, что невнимательна была к родному человеку, нет. Для меня отец был самым близким духовно, образцом для подражания. Я не встречала другой личности с такой силой воли, какая была у моего отца.
Просто жили мы далеко друг от друга, встречались не часто. После его ухода папины дневники хранила мама, особенно не афишируя: ну, есть и есть. Теперь моей мамы тоже нет, а дневники остались - о деревенском детстве; о солдатах-колчаковцах; о стремлении к учебе; о первой любви, продлившейся больше пятидесяти лет (той первой любовью и была моя мама); о войне, в которой он участвовал с самого начала и до самого конца; о многом другом.
И о людях - хороших людях, о которых отец просто не мог не написать.

Я решила, что лучше будет выставлять оба отцовских дневника (и детский, и военный) отдельными главами, неспешно, по возможности - сопровождая их фотографиями.
Итак, начинаем.


ДЕТСТВО И ЮНОСТЬ

Предисловие


Моя жизнь всегда была в поиске. Я жаждал знаний, смело брался за все, что считал для себя и знаний своих полезным и нужным.
Времена моего детства и юности были тяжелыми, безрадостными.
Я рано потерял мою маму. Когда она умерла, мне было всего около восьми лет. При отце нас оставалось шесть человек - брат Игнат тринадцати лет, сестра Тоня десяти лет, я, трехлетний брат Павел и двое двойников, только что родившихся, проживших при матери одну неделю, и даже не получивших имен.
Мама умерла где-то среди лета. Я это помню потому, что бегал с мальчишками босой по зеленому ковру конотопки. Четко помню, как делали гроб, как она лежала на лавке в горнице около окна - вся в белом и сама белая с закрытыми глазами.
На второе лето отец нанялся пасти общественное стадо овец, сделав нас с братом Игнатом пастухами. Целое лето мы пасли овец. Так было и в следующие годы, правда, Игнат на второе лето ушел в батраки к богатым крестьянам, а вместо него мне дали в помощники мачехина сына Ваську. Но он был ленив и мы часто с ним дрались.
С наступлением осени мы продолжали пасти овец, и в школу начинали ходить с опозданием на месяц или полтора. Изо всех сил старался я догнать своих одноклассников, и не только догонял, но и перегонял. Весной, как правило, оканчивать учебный год мне не приходилось, надо было снова заниматься пастушеством.
Когда мне исполнилось 14 лет, отец сказал:
- Ну. Ванюшка, ты уже взрослый. Пора кончать пасти овец. Иди завтра к Кукарцеву Василию Петровичу, работай у него. Я с ним обо всем договорился.
Это было осенью 1928 г.
- А как с учебой, тятя? - спросил я
- Ты уже достаточно грамотный, да и школы у нас такой нет, чтобы продолжать учебу, - ответил он.
И правда, в нашей деревне Вассино обучали только в начальной школе до четырех классов. Чтобы продолжать учебу, надо было ехать в Тогучин, что в то время было невозможно.

В батраках я проработал зиму, а весной 1929 г. начала создаваться коммуна им. Буденного, с поселением в 8 км от Вассино (правый Курундус). Мы с братом Игнатом вступили в эту коммуну и выехали на место поселения. Отец сильно ругал нас, хотя сам жил, можно сказать, в нищете. Мы ведь давали ему какой-то доход, а теперь доход от него ускользал.
Пробыв в коммуне до декабря 1930 года, я по объявлению поехал, вернее пошел в г.Томск на курсы киномехаников - без денег, в ветхой одежонке. Но до Томска добрался, нашел курсы, с трудом, с помощью однокурсников окончил их, получил удостоверение, и осенью 1931 г. прибыл в Тогучин работать киномехаником. В силу некоторых причин эту работу пришлось бросить и вернуться в коммуну им. Буденного. Мне тогда уже исполнилось 17 лет. По тем временам я уже считался совершенно взрослым и обязан был работать наравне со всем.
Вот об этом и последующем я и хочу поведать своим внукам и правнукам в этой своей повести о детстве и юности.

Amy
Сообщения: 3337
Зарегистрирован: 24 дек 2011, 02:36
Дневник моего отца Ивана Уваровича Москвина

Сообщение Amy » 05 июл 2012, 01:21

Дневник моего отца Ивана Уваровича Москвина. Часть 2.

Ольга Лукичева

КОЛЧАКОВЦЫ.


Железная печь топилась жарко, отдавая горячее дыхание и запах печеной картошки. Около печи толпились мы - я, Тоня, Игнат, наши двоюродные братишки и сестренки, жившие по соседству. Игнат и другая Тоня - двоюродная сестра - резали картошку ломтиками и раскладывали на печи - с боков и сверху. Как зарумянится ломтик, мы его снимали и ели. Какое это было удовольствие! Какой вкус! Я до сих пор ощущаю его, и с удовольствием покушал бы ту картошку теперь.
Тоня-большая (двоюродная сестра) и Тоня-маленькая (это моя родная сестра) не столько ели сами, сколько кормили этой картошкой маленьких Павлика и Паню. Взрослые не вмешивались в наше занятие, руководствуясь принципом "чем бы дети ни занимались, лишь бы были сыты". Так ежедневно мы съедали по ведру картофеля на семерых.
Однажды, наевшись, мы занимались кто чем. Я сидел у окна и делал из лучинок крестики (так мне тогда казалось, а на самом деле эти крестики выходили у меня подобными конвертам, ныне применяемым в строительном деле).
Все были увлечены своим и не обратили внимания, как по улице возле нашего дома галопом проскакали несколько вооруженных всадников. Вдруг окно, где я сидел, потемнело. Я бросил взгляд в темноту и увидел: у самой стены остановился солдат, и что-то чертил на ней. Он был в серой шинели, перепоясанной ремнями, такой же серой папахе, с оружием на спине. Его рыжая лошадь уперлась мордой в окно, как бы намереваясь тут и войти в дом.

Мне показалось, что меня хотят схватить. Испугавшись, я с криком бросился под кровать, на которой сидели, прижавшись друг к другу, Тоня с Павликом. Забрался на полку, где мать хранила белье, и затих.
Что там происходило, я не видел, только слышал, как в комнату быстро вошла мама, крикнула на ребят, чтобы сейчас же шли домой, что-то взяла и выбежала во двор. Отца мы не видели уже несколько дней. Мама нам говорила, что он уехал в Новосибирск, на базар, и задержится там долго.
Игнат сел к окну и восклицал:
- Во! Смотри, Тоня! Какую корягу везут лошадями! А солдат-то сколько!
Я прислушивался к восхищениям моего старшего брата. Брало любопытство, а вылезть из своего временного укрытия не решался. Слышу - зашла мама, позвала Игната и о чем-то пошепталась с ним. Игнат оделся и ушел.
Посидев еще немножечко в своем укрытии, я потихоньку вылез и стал пробираться к окну. Сначала смотрел в окно издали, затем подошел ближе и, стоя за простенком, стал наблюдать за движением солдат по дороге. Наконец, осмелев, я сел на подоконник и стал смотреть уже открыто. Ко мне подошла Тоня с Павликом на руках. Солдаты двигались без всякого строя. Картина периодически сменялась подводами или упряжками лошадей, которые волокли эти коряги (пушки).
От группы идущих отделились три солдата и направились к воротам нашего двора. Мы с Тоней быстро отскочили от окна и сели на кровать, забившись в угол. Скрипнули ворота. Зло, с приступом залаял наш пес Верный, привязанный на цепи и бегавший от амбара к дому по проволоке. Некоторое время было слышно только лай собаки с какой-то хрипотцой, потом раздался выстрел, послышался собачий визг, и все стихло.
Ужас не покидал нас, а еще больше разгорелся в наших детских душах после предсмертного визга Верного. В дверь постучали, она открылась, в дом вошли солдаты, о чем-то громко между собой разговаривая.
- Нет, у тебя, Аким, жалости! Зачем застрелил собаку? Что она, порвала бы тебя? Большевиков боишься - это правильно, а собаку боишься зря. Собака - не большевик, в плен бы тебя не взяла. Зря тебе ружье в руки дали, не так ты его применяешь.
- Эй, хозяин, - послышался голос, и открылась дверь в нашу комнату.
Вошел высокий, с черными усами и такой же черной бородой, солдат. Мы заплакали. Солдат сел на лавку, заговорил.
- Чаво голосите? Я ведь человек, - и начал нам показывать какую-то игрушку. Позже я узнал. что эта игрушка называлась патроном.
В комнату вошел еще один солдат, молодой, похожий на нашего дядю Васю. Я даже обрадовался, но как только он заговорил, меня опять охватил страх.
Переговорив что-то между собой, они вышли на кухню как раз в тот момент, когда в дом вошла мама. Ругаясь и плача, начала она наступать на солдат.
- Зачем убили собаку, ироды? Что она, вас съела бы? Ходите по дворам, как бандиты бесстыжие! Есть же у вас, наверное, жены, матери, дети! Подумать бы о них прежде, чем пугать наших детей!
Солдаты молчали, только один какой-то покрикивал изредка: хватит, мол, нас исповедовать! Жить будем у вас, помиримся.
Стояли эти солдаты у нас недолго. Вечером вдруг засобирались и быстро ушли. На дороге видна была скученная спешка.
Тот солдат, который говорил маме "помиримся", зашел к нам утром рано с обмороженными пальцами рук. Стал умолять маму, чтобы она его спрятала и переодела. Пришел он без ружья, сбросил шинель и стал обрезать погоны.
Мы, видимо, спали плохо с перепугу и, когда солдат зашел в избу, проснулись, окружили маму и молча смотрели на солдата.
- Что у тебя с руками?
- Наверное, обморозил, - ответил солдат.
Мама засуетилась, достала чашечку с гусиным салом, подала ему.
- Мажь руки, - а сама взяла у солдата шинель, стала отпарывать погоны.
Немного обогревшись, он засобирался уходить. Мама достала из печки чугунок с картошкой, наложила ему, сказала:
- Ешь!
Солдат с жадностью набросился на еду, а когда наелся, спросил:
- Можно взять с собой?
Мама достала еще несколько картофелин, положила перед ним. Посмотрев на него, спросила:
- Куда же идешь?
- Мне тут недалеко, в Дергоусово. У меня родня, - ответил он, - а вот до ночи мне надо где-то пересидеть.
Мама позвала Игната:
- Отведи в свою нору.
Игнат любил делать в соломе норы, где иногда прятался во время игры. Брат оделся, сказал:
- Идем, - и они ушли.

Amy
Сообщения: 3337
Зарегистрирован: 24 дек 2011, 02:36
Re: История в записях Ивана Москвина

Сообщение Amy » 11 июл 2012, 02:04

Дневник моего отца. Санька


Санька Банный, как его звали все за то, что он с родителями и сестренкой жили в бане у богатого бездетного Кукарцева Василия Куприяновича - мой одногодок.
Усадьба Василия Куприяновича стояла неподалеку, почти напротив нас, так же, как и наша усадьба - на крутом берегу речки Курундус. Разделяли нас дорога да заборы. У него дом высокий, тесовый, у нас - низкий, из жердей.
Санькины родители приехали в наше деревню из Поволжья в 1921 году. Отец его все время болел, выглядел тощим, побледневшим, и казался старым, хотя лет ему было чуть больше тридцати, Был он среднего роста, носил рыжеватую бородку. Серые глаза его провалились, были какое-то потухшие. Санькин отец очень медленно передвигался, больше сидел или лежал, был молчалив. Звали его Захар Мефодьевич.
Мать Саньки - очень энергичная, в делах быстрая и удивительно спокойная, как будто у нее нет горя. Она целыми днями, не переставая, что-то делала. Шила, стирала. ухаживала за скотом хозяев. По характеру она была очень добрая. Ее голубые, очень ясные глаза излучали тепло и нежность.
Санька и Ира, его сестренка, были все время в движении, под стать матери. Суровая бедность заставляла их ходить по деревне с сумочками через плечо, прося кусок хлеба. Они принимали все, что могут дать им люди, и этим, в основном, питались.
Я подружился с Санькой спустя некоторое время после их приезда, но заметил его сразу же, на второй день.
Было жарко, в дорожной пыли купались воробьи. Санька с Ирой подошли к нашему окну и стали просить милостину. Прибежав с улицы, я сидел у окна, ел печенку - картофелину, только что испеченную в русской печи моей сестренкой Тоней. Увидел их и, долго не думая, взял кусок ржаного хлеба, несколько штук сырых картошек, выбежал на улицу и подал Саньке все в руки.
Он некоторое время смотрел то на меня, то на мой дар. Потом сказал:
- Спасибо, родненький! - так, видимо. учили благодарить за подаяние, положил картофель в сумку, хлеб подал Ире, и та, тоже сказав:
- Спасибо, родненький! - убрала хлеб к себе.
Санька еще раз посмотрел на меня, на мои босые грязные ноги. улыбнулся, дескать, небольшая у нас с тобой разница в судьбе, и они молча пошли вглубь деревни. Я долго стоял и смотрел им вслед, как шли они босые по пыльной дороге в одежонке заплатанной.
Однажды вечером я увидел Саньку одного. Он сидел с удочкой под крутым берегом недалеко от моста, ловил пескарей.
Мне хорошо было видно его из двора. Немного поколебавшись, я пошел к нему. Присев в трех шагах от новичка на комок сухой земли, покрытый тощей растительностью, стал наблюдать за ним.
Он был несколько меньше меня, хотя и мой одногодка. как выяснилось потом. Курчавый рыжеватый волос на Санькиной голове был, как у отца. Брови, тоже рыжеватые, все время то поднимались, то опускались. Глаза очень живые, как у матери, голубые, были постоянно в движении. Лоб часто морщился.
Он не отрывал взгляда от поплавка, и когда рыба шевелила поплавок, Санька произносил:
- Ох!
А когда снимал пескаря с крючка, шептал:
- Есть!
В то время нам было около восьми лет каждому. До этого я часто сидел на реке с удочкой вместе со своим старшим братом Игнатом или с Гришей - моим двоюродным братом. Особенно мне нравился крутой берег, омуток с повисшей большой березой над ним. Но одного меня к этому омуту почему-то не пускали.
Посидев с Санькой, я сбегал домой, взял удочку, котелок под рыбу, червей, и пошел назад.
Некоторое время мы рыбачили молча, наблюдая за поплавком, радуясь добыче. Изредка переглядывались, но мало-помалу стали обмениваться словами, показывая друг дружке пойманных пескарей. Под конец уже весело болтали.
- Тебя как звать? - спросил я его.
- Санька, - ответил он, - А тебя?
- Ваньша, - и пояснил, - Так зовут меня мои дружки.
- Ты чей?
Он посмотрел на меня, видимо не понял вопроса, отвернулся, потом заговорил:
- Чей, чей! Мамин!
- Я тоже.
Увидев, как Санькин поплавок нырнул, я крикнул:
- Сань, клюет! Так обычно клюет пескарь или окунь.
Санька рванул удилище и в воздухе блеснул крупный пескарь.
- Во-о-о какой! - показав мне добычу, он с дрожью и какой-то поспешностью снял пескаря с крючка, быстро надел нового и опять закинул удочку. Мой поплавок лежал на воде тихо, даже как-то неловко стало.
Первая рыбалка для нас стала началом нашей большой и долгой дружбы. После той рыбалки мы уже не играли один без другого.
Однажды я попросил маму сшить мне сумку.
- Для чего тебе, сынок, сумка понадобилась?
- А я с Санькой буду ходить по деревне!, - ответил я.
- Что ты, сынок?! - испугалась мама. - У нас есть все! Зачем тебе куски от чужих людей?
- Я не себе, а Саньке.
Мать сумку мне не сделала и строго запретила ходить с другом по миру. Я каждый день ждал, когда Санька вернутся из похода, а позднее - от работы, где он поил, кормил скот хозяина, чистил стайки от навоза. А летом и весной выезжал с хозяином в поле, боронил или возил копны в сенокос.
Осенью 1923 года отец Саньки умер, и их семья после похорон продолжала жить в той же бане уже втроем.
Санька с Ирой изредка продолжали ходить по миру. Мать - тетя Аня - работала у Василия Куприяновича в работницах.
Когда надо было топить баню, они весь свой скарб выносили на улицу, и возвращали назад, когда все уже помылись. Баня была небольшая, может, не больше пяти квадратных метров, с каменкой, сделанной по белому, предбанником и полком, который служил семье моего друга и кроватью, и столом. Потолок в бане был невысокий, примерно в рост среднего человека. И стены, и потолок - были выбелены. Из-под полка и пола всегда пахло сыростью.
Наша дружба с Санькой крепла, сами мы росли.

Amy
Сообщения: 3337
Зарегистрирован: 24 дек 2011, 02:36
Re: История в записях Ивана Москвина

Сообщение Amy » 11 июл 2012, 02:05

Дневник моего отца. Санька-дояр


В 1925 году, когда нам исполнилось по одиннадцать лет, Санькина мать нанялась пасти коров, а мой отец договорился пасти овец, но ни мать Саньки, ни мой отец сами не пасли, а заставили заниматься этим делом нас.
Выгоняли мы скот в разное время и разными дорогами, но в поле соединялись в один гурт. На водопой гоняли к речке Изылы рядом в Цыганской Согорой. Место это было удобное: животные, напившись, стояли по брюхо в воде или лежали под отдельно стоявшими ветвистыми деревьями. Мы с другом рыбачили. Клев обычно был хороший, мы успевали наловить рыбы и сварить себе уху.
В том мае погода была солнечная и тихая, а в лесу всегда было тихо и спокойно.
Лес у нас, в основном, березовый, крупный. В это время на деревьях набухали почки, местами, особенно на опушке леса, пробивались молодые зеленые листочки.
Мы с Санькой подгоняли к лесу свои гурты, чтобы попить березовку - этот сладкий березовый сок. На открытых местах луга покрылись зеленым ковриком, и скот пасся спокойно.
Но однажды тишина была нарушена. Лес вдруг ожил, зашумел, в воздух поднялась птичья стая. Карканье ворон, стрекотание сорок, свист крыльев...
Мы с Санькой настороженно переглянулись, бросили трубочки, через которые пили березовку из лунок, кем-то сделанных накануне.
- Ваньша, давай гнать стадо дальше от леса, вдруг волки, - с опаской сказал Санька, и мы побежали заворачивать скот от леса.
Были у нас длинные, метра по четыре, бичи. Я поглядывал на лес, а сам думал: "Бич-то у меня - во какой! Корова - и то боится, а если волк, так я его - раз-два, и убежит серый. Сам как махну бичом, дерну на себя - в воздухе прозвучит резкий хлопок, как выстрел!"
Птичий переполох стал медленно перемещаться к опушке леса, к нам.
Из леса вышли не волки, а такие же, как мы, мальчишки, может, некоторые были постарше на год-два. Их было семь человек, и все - из богатеньких семей, с нашего края деревни. Они окружили нас Санькой и начали забрасывать вороньими яйцами. До слез взяла обида! Их же скот пасем, а они вот как поступают с нами. Сначала мы гонялись за обидчиками, стараясь достать бичами, потом бросили это, подставив им свои спины, и погнали скот дальше в поле.
Разбив все яйца и посмеявшись, они ушли. Мы не могли им простить такую обиду. Санька говорит:
- Давай, поймаем корову Димкину и выдоим молоко.
Мы подманили Димкину Пеструху кусочком хлеба. Я держу, Санька доит. Сначала одну, потом другую и третью. Сколько могли - пили молоко, а больше - на пол. Домой пригнали скот вечером с полупустым выменем.
Вечером пошли с Санькой на колоды, где обычно гуляла молодежь. Подкараулили Димку, наподдавали ему и сбросили в речку. В тот же вечер поймали Володьку Хлебникова и тоже наколотили, а потом выкатали в крапиве. Предупредили, что если они еще хоть раз попробуют нам принести зло - убьем. Наша угроза, видимо, подействовала и на них. Остальные, узнав о нашей расправе, испугались и не решались больше над нами глумиться. Некоторые стали с нами дружить и даже бегали к нам в поле. Вскоре мы уже играли со всеми на равных.
После яичного приключения мы с Санькой каждый день, пригнав скот на водопой, приступали к выполнению своих "обязанностей". Я вытаскивал из сумки баночку с червями, шел к речке, доставал из тайника свою удочку и садился рыбачить. А Санька брал котелок и шел доить чью-либо корову - особенно тех хозяев, которые были скупы на продукты нам. Некоторые состоятельные крестьяне, имевшие по две-три коровы, десятка полтора-два овец, не кормили нас завтраками, а в поле давали по куску ржаного хлеба, пучок зеленого лука или бутуна, да щепотку соли. Мы мстили доступным нам способом: доили их коров и пили свежее, парное молоко.
Рыбалка бывала удачной. Обычно рыба хорошо брала насадку. Особенно прожорлив окунь. Временами я подкидывал к поплавку кусочки хлеба или одного-двух червяков. Наловив до десятка окуньков, тут же у реки потрошил их, помыв в речной воде, шел к нашему костру.
Санька, подоив коров, разжигал костер и вешал котелок с водой на таганке над костром. Я опускал в этот котелок рыбу, бросал соль, варил уху.
Так проводили мы с Санькой каждое лето до 1927 года. Летом - в поле за скотом с длинными бичами, а зимой учились в школе. Правда, не приходилось нам начинать и заканчивать свои школьные дела вместе со всеми. Осенью пасли скот, пока не упадет снег, а весной - чуть снег сойдет с полей, мы бросали школу и шли пастушествовать.
Четыре класса мы все-таки окончили в нашей Вассинской школе, а дальше учиться было негде.
Я продолжал пасти овец в лето, а в зиму отец отдавал меня в батраки к Кукарцеву Василию Платоновичу. Санька стал батрачить у Зверева - жадного и злого человека, а дружба наша, по-прежнему, была крепкой.

Amy
Сообщения: 3337
Зарегистрирован: 24 дек 2011, 02:36
Re: История в записях Ивана Москвина

Сообщение Amy » 11 июл 2012, 02:05

Дневник моего отца. Лапта


Нам с Санькой редко приходилось играть с ребятами в лапту - так называлась игра в мяч в сибирских селах. Но уж когда мы участвовали в игре, наша сторона обычно выигрывала. Чаще всех бил мяч Санька. Он бил метко и сильно и мы, как правило, успевали сбегать до определенного места и обратно, не боясь, что нас застукают.
Однажды нас подменили в работе. Меня - мой старший брат Игнат, Саньку - его мать. Нам как бы дали выходной. Это было в воскресенье. Санька пришел ко мне с некоторым опозданием. Я уже хотел пойти к нему, как вдруг увидел его в дверях нашего домика. Быстро собравшись, мы побежали к ребятам, игравшим на зеленой поляне недалеко от Андроновой хаты.
Был конец мая. Снег давно сошел, отшумела в разливе наша речка Курундус, только в низинках еще стояли лужи да на правом, пологом берегу, вдали от русла, громоздились огромные глыбы льда, занесенные весенними водами.
Разбившись на две группы, мы начали играть в лапту. Вскоре к нам стали подходить взрослые парни и старички. Они были зрителями и судьями. В разгар игры к месту, где бьют мяч лаптой, незаметно подошел Петка Лихоманов - парень лет двадцати пяти. Что ему надо было - не знаю.
Вдруг события так быстро развернулись, что вся игра была нарушена, и мы с Санькой помчались изо всех сил к нам домой, постоянно оглядываясь - не гонится ли кто за нами.
А дело было вот как.
Я подавал мяч, а Санька бил по нему лаптой. Когда я в очередной раз отдал мяч, Санька ударил его со всей силы. Лапта по инерции полетела в левую сторону и угодила Петьке в лицо, разбив ему нос и бровь. От неожиданности тот упал, но быстро вскочил и, отирая кровь с лица, бросился на Саньку. Я стоял рядом, подставил ногу Петьке, он запнулся и вторично упал. Мы с Санькой бросились бежать.
Долго он нас караулил, и вот однажды - было это в середине лета 1927 года - мы с Санькой стояли на мосту около нашего дома и смотрели, как играет рыба под мостом. Обернувшись, Санька заметил быстро идущего на нас Петьку, толкнул меня и мы бросились бежать - Санька по направлению к Бусыгиным, а я вдоль речки по ее правому берегу. Пробежав метров сто, я оглянулся и увидел: Петька гонится с кнутом за моим другом. Я быстро вернулся домой, сказал Игнату и Гришке - им было в то время по 17 лет. Втроем мы выскочили на улицу с палками. Санька и Петька скрылись в лесу за Бусыгиными. Мы только хотели броситься в погоню, как вдруг увидели, что Санька выскочил из леса и что есть духу бежит к нам. Вскоре Петька тоже вышел из леса и стал, размахивая плетью, быстро приближаться. Когда мой дружок, весь раскрасневшись, достиг нас и хотел бежать домой, Игнат остановил его, взяв за руку:
- Не бегай, Сань. В обиду не дадим.
Гришка вышел вперед с палкой в руках. У меня в руках тоже была палка. Я отошел от Игната шага на два, остановился, не сводя глаз с приближающегося неприятеля. Петька, видимо, понял нашу решимость, обошел молча. Зло сверкнув глазами, проговорил:
- Защитники! Всех перебью, щенята! Запомните.
Эти его угрозы не были пустыми. Как-то раз наш враг поймал Гришку и жестоко избил.
Прошло после этого случая недели две, и Петьку нашли в одном озерке в Цыганской Согоре. Его убили выстрелом в голову. Гришка это сделать не мог - у него не было ружья. Врагов же у Петьки было много. Он занимался воровством и разбоем. Кому-то особенно насолил.

Amy
Сообщения: 3337
Зарегистрирован: 24 дек 2011, 02:36
Re: История в записях Ивана Москвина

Сообщение Amy » 11 июл 2012, 02:06

Дневник моего отца. Моя деревня и мы



Деревня наша Вассино возникла в девятнадцатом столетии, когда было отменено крепостное право в России.
Мой дед Константин Иванович Москвин вместе с бабушкой Ольгой Тарасовной прибыли в эти места молодыми. Деревни, как таковой, не было. Стояло всего три небольших домика на берегу речки Изылы, и обитали в них вдова Васса с тремя сыновьями. Двое уже были женаты и жили отдельно от матери. а третий парубковал, годы его были уже в той поре. Облюбовав место для застройки жилья на крутом берегу речки Курундус, дедушка с бабушкой принялись за дело. Лес был тут же, транспорт не требовался. С помощью сыновей Вассы к осени они построили себе домик..
Васса дала им маленькую телочку-однолетку с тем, чтобы они весной будущего года помогли старожилам раскорчевать лес под пашню. Леса в ту пору были таежные, глухие, и земли под посев зерновых и картофеля не было.
Вот так, год за годом, деревня росла. Сначала - в Междуречьи, а затем домики стали появляться по другую сторону - в Заречье. Приходили и селились люди из центральной части России - в одиночку и группами. Васса всех, как могла, пригревала, чем могла - помогала. Ее сыновья со временем стали мастерами плотничного дела - люди во весне отрабатывали им за их труд.
Так Васса стала как бы головой зарождающейся деревни, а когда умерла, собрался народ и впервые назвал свое поселение именем ее - Вассино, в честь этой доброй и умной основательницы деревни. Произошло это в 1870году.
К нашему появлению на свет деревня уже не умещалась между реками. Много было построено домов как за той, так и за другой рекой. Более четырехсот домов стояло здесь уже в 1920 году. Еще до моего рождения в деревне были выстроены красивая церковь, церковно-приходская школа, волостная управа. Около церкви каждый понедельник собирался базар.
С приходом советской власти, особенно в период новой экономической политики, Вассино гремела в округе свои базаром, гостеприимством жителей, большими конными состязаниями, весельем, песнями. Сколько собиралось людей на конные скачки, особенно проходившие зимой, просто трудно себе представить! Бывало, мы в своей утлой одежонке обмораживались, а уходить со скачек не хотели.
В тринадцать лет я впервые был посажен дядей Фаном на вершни его скакуна Бурко (правда, до этого я много ездил верхом на других лошадях и крепко гонял галопом). До меня седоком на Бурке был Гришка, мой двоюродный брат, но с возрастом он стал для этого небольшого скакуна тяжеловат. Вот дядя и решил сменить седока. Задолго до понедельника я каждый день делал пробежку галопом на Бурке по два-три километра, и всегда его подкармливал, чтобы приучить к себе.

Изображение

Феофан Константинович Москвин, дядя моего отца
(в Дневнике - отец называет его Фаном)
Когда наступал понедельник мы с дядей и Буркой прибывали к месту скачек. Дядя надевал на меня красную ленту через плечо, я садился на Бурку и спокойно разминал его по дороге на деревню Кудрино. Сговорившись с хозяином другого скакуна - на состязание между нами на определенное расстояние: три, пять или восемь километров, мой отец ставил нас на старте и по счету три отпускал поводья. Лошади, почуяв свободу, с места брали в галоп. Дядя Фан мне всегда говорил:
- Не вырывайся вперед, ложись на хвост сопернику, дави его, сохраняй силу Бурки, - что я и делал. А когда до финиша оставалось метров пятьсот-шестьсот, я давал волю своему коню, подбадривая плеткой. Бурка выскакивал вперед и шел с максимальной скоростью, оставляя соперника позади. Мы редко проигрывали - только тогда, когда забег шел на малом расстоянии.
В период НЭПа деревня как-то быстро разделилась на богатых и бедных, на мастеровых, охотников, промысловиков, на купцов и барышников. Пошло сильное деление на классы.
В 1928 году нам с Санькой было уже по четырнадцать лет. Мы выросли, окрепли и на зиму нанялись в батраки. Санька, как я уже говорил, ушел за речку к Звереву, а я - к Кукарцеву.
В зиму нам редко приходилось встречаться, было очень много работы. Меня обычно поднимали в четыре-пять утра. Запрягал две пары лошадей в сани и ехал в поле за сеном - за шесть-семь километров от деревни. Сено нужно было привезти до обеда. У хозяина было много скота. Того, что я привозил, хватало только на сутки. Кроме того, к вечернему кормлению нужно было накрошить солому на соломорезке, замешать с отрубями, раздать скоту и всех напоить. Поили скот на речной проруби, а прорубь-то надо было освободить ото льда и сделать подход.
Навоз из стаек я не убирал, этим делом занималась женщина, которая доила коров. Она же перерабатывала молока на сепараторе, убирала помещения и обихаживала маленьких телят.
В мои обязанности входило один раз в неделю - как правило, в понедельник - вывозить навоз на пашню и складывать в кучу. Поле хозяина было в шести километрах от села, на обратном пути я грузил мякину или солому. Вот так целый день - с раннего утра до позднего вечера я находился в работе. Поработав так до Рождества, я заявил хозяину, что ухожу. Он удивился моему внезапному заявлению, да еще в середине зимы, посадил меня напротив и спрашивает:
- Что же ты собрался уходить? Аль обижает кто тебя?
- Надоело редьку с квасом есть, пойду к тому, кто лучше кормит, - ответил я.
- Как редьку с квасом? - спрашивает.
- А так! Ем я всегда один, и всегда редьку.
Он вдруг резко встал и быстро ушел в кухню, где была его жена тетка Дуня. Что там они говорили, я не знаю, только через некоторое время он нашел меня в конюшне и сказал:
- Живи, Ванюшка, будем работать вместе и обедать - за одним столом.
После этого я стал лучше питаться: мясо, хлеб, сливки были для меня вдоволь. За кормами ездили вместе с хозяином. Но работы у меня было невпроворот. А тетка Дуня смотрела на меня, как на злейшего врага.
У Саньки жизнь была, пожалуй, еще труднее. Его хозяин имел большое хозяйство. Сам был всегда под хмельком, очень груб и, чуть что не так, давал подзатыльник всем членам семьи без разбора, доставалось и Саньке.
Ко всем неприятностям, заболела мать моего друга и не могла работать. Хозяин потребовал, чтобы они освободили баню, в которой жили. Положение у тетки Ани и Иры, Санькиной сестры, было просто пиковое. Санька терпел подзатыльники хозяина, работал до устали, чтоб хоть чем-то помочь матери и сестре. Я не мог оставить их, иногда прибегал к Василию Куприяновичу поработать за тетю Аню - лишь бы хозяин до весны не выгнал их из бани.
Весной 1924 года Санька нашел квартиру - не без моего участия. Их пустили во флигель к соседу моего дяди Фана, Романову Дмитрию Ивановичу. Но вскоре в нашей деревне начали создавать коммуну им. Буденного, семья Саньки вступила в нее, и уехали они на выселки вместе с коммунарами.
Я стал просить брата Игната, чтобы и он вступил в коммуну. Ему в ту пору было уже около двадцати лет, а мне шел пятнадцатый. В апреле наше желание исполнилось, и мы покинули отца.


Ответить